Машина свернула к особняку, и первые сумерки дня окрасили фасад в ядовито-оранжевый. За высоким забором виднелись кованые ворота, а в окнах дома мерцал теплый свет. На ступенях у входа стоял силуэт, который в сумерках казался либо статуей, либо призраком. Гриша машинально выпрямил спину, как делают в присутствии чего-то достойного или страшного.
Маргарита резко повернула и остановила машину у черного забора, за которым виднелись фонари и искривлённая мраморная дорожка. Ворота открылись сами собой – сработал сигнал с брелка, и Гриша отметил: у них всё продумано, даже если выглядит это, как нелепый спектакль.
Пока она парковалась, он вспомнил о матери еще раз – только теперь ее лицо смешивалось с лицом Валентины, и обоих объединяла та же осенняя усталость в глазах. Вряд ли они бы нашли общий язык с Маргаритой, подумал Гриша, но уж точно ни одна из них не стала бы завидовать этой женщине.
– Приехали, – сказала Маргарита и повернулась к нему. – Мама ждет вас.
Гриша кивнул, вышел из машины, не забыв поблагодарить за поездку. Он медленно пошел к входу, чувствуя, как сырой ветер окончательно вымывает из него прежнюю жизнь. Здесь все было иначе: даже собственные мысли переставали быть личными, а становились частью коллективного разума города.
В этот момент он впервые подумал: возможно, Ситцев и вправду опасен. Но еще опаснее – приехать сюда с чужой правдой и пытаться навязать ее другим.
Маргарита сняла ключ с зажигания и высунулась к нему:
– Не бойтесь её, – сказала она. – Бойтесь только себя.
Он посмотрел на её пальцы, крепко обнимавшие руль, и впервые заметил лёгкую дрожь. Это было приятно: вдруг понять, что под бронёй идеальности всегда найдётся заусеница, за которую можно зацепиться.
– Я себя боюсь меньше всех, – произнёс он.
Она задержала его взглядом на секунду дольше, чем требовалось по этикету.
– Значит, уже не зря приехали, – сказала Маргарита.
Они оставили позади город и его бессмысленный ветер. Гриша сделал шаг вперёд – и понял, что всё только начинается.
Фасад дома Петровых стоял напротив черного неба как ответ на любой вопрос о смысле жизни: величественно, бессмысленно, немного смешно. Кованая ограда, увитая сухими побегами дикого винограда, мерцала остатками позолоты, словно праздничная обёртка на давно испорченной конфете. Мраморные ступени к крыльцу были стерты поколениями каблуков, но каждый новый скол не только не разрушал вид, а наоборот – прибавлял зданию авторитета, как шрам на лице опытного хирурга.
Гриша шагал рядом с Маргаритой, сохраняя застывшую вежливость и лёгкий прищур, свойственный человеку, который предпочитает осматривать всё глазами, а не трогать руками. Однако взгляд его невольно задержался на одном элементе: решётка ворот была украшена фигурами причудливых животных – ни один зверь не был похож на настоящего, все были как будто выдуманы кем-то с очень плохой памятью и богатым прошлым. На мгновение ему показалось, что эти звери двигаются, сверлят его глазами, а не просто отражают заходящее солнце. Он усмехнулся: если уж искусство имитировать жизнь, то только в её самом гротескном исполнении.
Пока Маргарита возилась с электронным замком, Гриша нащупал в кармане пиджака маленькую фотографию – пожелтевший отпечаток с детским лицом и женщиной, чей профиль он знал лучше любого учебника. Рука на секунду сжала уголок фотографии, потом он аккуратно убрал её обратно, будто это был талисман от глупых вопросов и преждевременной жалости.
– Значит, вернулись к своим истокам, – заметила Маргарита, открывая калитку. – После таких вылетов из университета обычно едут в монастырь или к тёще.
– А я в детстве любил сказки, – ответил Гриша с невинной улыбкой. – Здесь их больше.
Она хмыкнула, явно не оценив попытки приравнять её дом к памятнику фольклору.
– Только не думайте, что моя мама скажет вам спасибо за смекалку. Она ценит дисциплину и пунктуальность.
– Я в курсе, – сказал Гриша. – Меня предупреждали.
На крыльце их встретил слабый запах кофе и влажной штукатурки. Свет в прихожей был приглушён, но стены с узорной лепниной казались белее свежевыстиранной простыни. В зеркале у входа Гриша мельком увидел себя и еле заметно поправил галстук – отражение напоминало ему скелет в дорогом костюме, и от этого захотелось засмеяться.
Они вошли, и сразу стало тихо: такой тишины не бывает даже на кладбище. Слева – лестница с ковровой дорожкой, по которой можно было катить шарик и услышать его в самом дальнем углу дома; справа – дверь в гостиную, из которой доносились слабые звуки радио, что-то про международный скандал или, может быть, утренний прогноз.