К побережью подъезжали при высоком солнце. Степь пустынная, ровная, как море в тихую погоду. И будто из моря выплыло раскиданное, прижатое к земле селение. Автомобили влетели на широкую прямую улицу между белыми стенами хат под красной черепицей.
Здесь обосновался штаб Девятой дивизии, которая пойдет по Арабатской стрелке. Начштаба доложил Фрунзе, что бойцы — под крышами, хлеб и фураж подвезены, дивизия готовится к наступлению. Но вот беда: бьют с моря белые корабли, не дают и шагу сделать по стрелке. Наших канонерок пока не видно. И подойти — как подойдут? У берегов — лед. Фрунзе спросил, крепкий ли, и, не дожидаясь ответа, пошел к автомобилю.
— Подъедем к берегу!
Вот оно — море Сиваш! Видно и без бинокля. Фрунзе привстал в машине. Белое, но это не соль, здесь вода должна быть глубокой. Фрунзе еще раз взглянул: «Да, лед!»
Автомобили подошли к самому берегу. Фрунзе прошелся по льду, с силой, до боли в пятке, ударил каблуком.
— А там, в Таганроге, комфлоты, наверно, считают, что у них… у них уже айсберги! Вряд ли придут корабли…
На обратном пути Фрунзе сидел откинувшись на кожаную спинку сиденья, забыв застегнуть бекешу, не чувствуя бьющего в лицо колючего ветра… Похоже, что план перехода по Арабатской стрелке рушится…
Автомобили помчались к железной дороге, но теперь вдоль берега Сиваша, на запад. В степи показался странный обоз из пароконных бричек. На них лежали наискось большие рыбачьи лодки. Красноармейцы-ездовые настегивали лошадей, согреваясь бежали рядом с плывущими над дорогой лодками. Фрунзе велел остановить автомобили — подальше от обоза, не испугались бы крестьянские лошади.
— Кто старший?
— Я, товарищ командир, — издалека ответил красноармеец с передней брички и остановил обоз. Фрунзе скорым шагом подошел к старшему и с каким-то острым, прямо-таки мальчишеским любопытством спросил, куда везут столько лодок. Ездовой отвечал, что к мостам на Чонгар, мосты побитые.
— А весла не забыли?
— Нет, не забыли, на дне в повозках, товарищ начальник.
— А глубоко ли на Чонгаре? Броды есть?
— Этого не знаем.
Обстоятельнее поговорить бы с людьми, почуять, чем дышат, но бойцам холодно стоять на месте. Фрунзе подал руку старшему.
— Погоняйте! Вы из Тридцатой, забайкальцы?
— Совершенно правильно, товарищ командир. Что-то мне ваша личность как будто знакомая. Вроде бы командующий.
— Так точно, — весело, шутливо ответил Фрунзе и пошел к автомобилю.
Целиной объехали обоз, помчались дальше, к Чонгару.
Выводивший к мостам и к дамбе Чонгарский полуостров занимала Тридцатая дивизия. Фрунзе знал эту дивизию еще по прошлому году. Била Колчака, пришла на Врангеля. Сибиряки, среди них тысяч пять коммунистов. Но и этим бойцам-героям не пробежать по мостам, по дамбе, если не прорвется через лед, не появится наша флотилия, если не помочь продвижением по стрелке, белым в тыл.
Стемнело, даль размазалась, серо, скучно стало в степи. Автомобили плыли, как одинокие лодки в безбрежном море. Впереди вдруг показался слабый, но живой огонек, на фоне неба — телеграфные столбы какого-то разъезда. Возле хатки, понурившись, стояли две тройки в хомутах, с постромками в шлеях; повозок не видно было; из трубы вился дымок, в окошке мигал рыжий свет.
— Если в этой хатенке бойцы, остановимся на минуту, — Фрунзе твердо опустил ладонь на плечо шофера. — С возчиками на морозе не удалось поговорить как следует.
Не знали бойцы, что сейчас нагрянут командиры…
От покривившейся печки в станционной халупе было тепло, пахло горелой соломой. Хозяин-железнодорожник, сидя на корточках, подбрасывал в закопченную печку сухие колючие кустики перекати-поля; огонь трещал, багровые отсветы скользили по лицу.
Еле видимые в полутьме, на полу лежали пять красноармейцев. Не спали. Ближе к огню лежал широкоплечий, в куцей шинелишке — далеко торчали руки из рукавов, — небритый боец. Он глядел в потолок и говорил хриплым басом, обращаясь к железнодорожнику.
— Хорошо в тепле, век бы лежал не вставая. Но, когда не нужно, время летит. Бывает, на привале только задремлешь, а уж комбат кричит: «Ребята, подымайсь!»
Послышался голос одного из красноармейцев, усмешливый и не злой:
— Улегся, Нецветаев? А ну, подымайсь — ко́ней поить!
Широкоплечий в куцей шинелишке боец — Нецветаев — с достоинством ответил: