Уже десять часов вечера, штурмовая колонна вот-вот выступает. Наверно, Оленчук Иван Иванович поведет. Колонна переберется через Сиваш, выбежит на крымский берег и проделает ворота в проволочных заграждениях. Еще и еще пойдут колонны. Одна — с Матвеем Обидным. Главные силы тронутся глубокой ночью. Пехотная дивизия из Строгановки. Другая пойдет левее — из Владимировки. Выйдут на крымскую сушь, продерутся через колючие заграждения, углубятся в степь и начнут бить вправо, в тыл Турецкому валу. Ночью проводники переведут и кавалерию, и артиллерию, и обозы с водой и патронами.
Матвей и его провожатые спешно выехали на огни к обрыву. Возле спуска, в хатке у сельчанина Терентия, собрались командиры. Квадратное оконце, чуть ниже крыши, светилось, как глаз под козырьком. По красным точечкам цигарок было видно, что на дороге возле хатки сошлось много народу. Слышалось гудение — тихо говорили между собой многие сотни человек. Это вот и будет, наверно, его, Матвея, колонна.
Один из провожатых Матвея побежал в хатку докладывать. Матвей в бричке слышал на дороге командирский голос:
— Накуривайся тут, ребята, там курить будет нельзя.
Матвей понял, что «там» — это на Сиваше. Стало быть, вот-вот трогаются, решились, идут. Фрунзе послушался его совета. Взялся Матвей — вот и пойдет. Кто-то должен идти. Тот, кто лучше знает дорогу. Он знает.
Как только командир сказал: «Там курить будет нельзя», — по рядам в темноте пробежал шорох, всем захотелось закурить. Торопливо доставали кисеты, скручивали махорку, слышно было, как отрывают бумагу. Задвигались огоньки, временами с треском загорались скрутки, снизу освещая заросшие мрачноватые лица. Наверно, не одному думалось: «Может быть, последняя…» Наверно, Сиваш казался им страшным болотом, ведь они не знают, что есть и крепкие места.
Захотелось курить и Матвею — как один, так и все. Против обычая — поспешно скрутил папиросу, сильно потянул. Воздух был влажным — а холодало. Подумал: «Будет туман… Надо об этом сказать людям, чтобы меньше беспокоились, — за туманом, как за стеной, — безопасно».
Слез с брички, пошел на голоса командиров, одному из них осветил цигаркой лицо — и обрадовался: Антон Горин. Он в буденовке, застегнутой на горле, вооружен винтовкой, идет с этой колонной. Матвей взял его за плечи:
— Стало быть, идем вместе, Антон. Я вроде как в первом ряду, со знаменем…
— Значит, вместе! Думал, из Григорьевки, Владимировки поведете.
— Нет, сюда потребовали. А что у меня в хате, расскажи, двое суток я не был дома.
— Всё цело, Матвей Иванович. Феся пошла в госпиталь. Там доктор учит перевязки делать. Горка — тот на улице.
— А я к Фрунзе ездил, аж за пятнадцать верст, — сказал Матвей, и сразу — о другом: — Ну, Антон, что будет дальше? Ты давно уже для меня как родной.
— Все будет хорошо, Матвей Иванович. Вернетесь утром, а я пойду дальше, — сказал Антон. — Вернетесь, передайте Фесе, пусть не тревожится… Вам не боязно, Матвей Иванович?
— А зачем трусить? — ответил Матвей. — Что ж я, в солдатах не бывал? Да и не один иду.
— Вот именно, — подхватил Антон. — Не один, в этом все дело, все счастье.
На обрыве возле хатки замелькали неясные фигуры. Подошли старшие командиры. В колонне все уже накурились. Матвей услышал хриплый начальнический голос:
— Сейчас выступаем… А вы, товарищи, кто остается здесь, через полчаса зажгите костры. Проводник! Где проводник?
— Я здесь, — отозвался Матвей. — Слушаю.
— Скажите, вам костры нужны, чтобы не сбиться с направления?
— Не помешают, — ответил Матвей и подумал: «Нескладно, уйду, не попрощавшись с детьми. А может случиться, убьют, нападет разведка, или выйдешь в темноте на пулеметы…» Но бежать домой — версту — прощаться было уже поздно, даже на лошадях не успеть. В темноте Матвей потерял из виду Антона. Сердце скребнуло.
Командир закричал в темноту:
— Внимание! Товарищи, помните приказ: идти всем вперед, как один. На Сиваше никакого шума! Громких разговоров, крика, стука не может быть. Тишина и тишина, чтобы нас не обнаружили… Знамя — вперед!
Смутно видное в темноте развернутое знамя проплыло над головами. Кто-то напоследок сильно затянулся цигаркой, вспыхнула бумага, крохотное пламя на миг скользнуло близ полотнища. Красный, теплый свет знамени овеял душу. Свет сразу же погас, но Матвей на всю жизнь его запомнил…