Стрелки снова набегали по шляху на старую крепость. Передовые доползли до рва. В стеклах бинокля мелькнул алый язычок еще не развернутого знамени. Но мелькнул — и пропал. Должно быть, бойцы кинулись в ров. Глаза неотступно искали, думалось — вот-вот знамя покажется на скате, на гребне. Нет, стена огня. В том месте, где скрылось знамя, в гремящем воздухе не переставая раскатывались клубы дыма от взрывающихся фугасов… Протекали минуты, рука, державшая у глаз бинокль, изнемогла. Нет, красный свет знамени больше не появился среди плывущих дымов.
И начдив смотрел не отрываясь. Полки отходили. Переползая, выбрасывались из-под огня оставшиеся в живых «чистильщики» и группы второй волны.
Все кончилось, но Фрунзе на минуту задержался у чердачного окна… Пылал закат, а вал возвышался, как вчера, неприступный. Что это — неужели все-таки ошибочность общего замысла и начало краха? Нет и нет… Если дивизии за Сивашом продвигаются хоть на шаг в час, то оборона вала, как и раньше, висит на волоске, для панических выводов нет оснований.
А если дивизии за Сивашом топчутся на месте? И в этом случае опасность еще не так велика. Ведь по-прежнему оттягивают на себя немало штыков и сабель…
Быть может, дивизии попали под удар и терпят бедствие? Это было бы невыносимо. И все же не самое страшное. Чтоб окончательно расправиться с ними, Врангелю потребуется бросить на Литовский свои лучшие силы, а это ослабит оборону вала, и тогда новая атака в лоб решит дело.
Развязка оттянулась. Но у Врангеля нет источника для срочного пополнения войск. Правда, если предстоящей ночью Блюхеру здесь и двум начдивам за Сивашом дать передохнуть, позволить заснуть, силы Врангеля практически приобретут этой ночью большую мощь. Следовательно, наибольшая опасность — передышка.
Можно пугать себя мыслями о нарастающих потерях, думать о катастрофе, казнить себя, считать, что ты, командующий, несешь всю ответственность за жертвы, как угодно можно терзаться, главное же — не медлить. Необходимость вновь штурмовать пусть станет сознанием войск. Нажим, еще нажим и снова нажим здесь и вон там… где беловатая гладь Сиваша, на Литовском полуострове, как раз напротив строгановских хат, красных на закате и с горящими окнами…
Повернулся к Блюхеру.
— Василий Константинович, передайте во все полки, что атака на вал была чрезвычайно полезной — сковала силы Врангеля. Он разрывается между валом и Литовским полуостровом… Сейчас едемте в Чаплинку, выясним, что́ на Литовском, точнее договоримся, что предпринять… Между прочим, видели, пять снарядов воткнулись перед нашим чердаком, и ни один не взорвался!
Последние слова Фрунзе произносил, уже спускаясь в госпитальный коридор.
В сумерках возле штаба в Чаплинке крутились связные, ездовые. По их глуховатому, отрывистому говору можно было судить, что здесь уже знают о событиях перед валом.
Фрунзе, Блюхер и члены Военного Совета вошли в волостное правление, где помещался штаб дивизии.
Выставив большие уши, наголо остриженный начальник оперативного отдела медленно и напряженно перебирал бумаги на столе. Начальник штаба оторвался от карты, бледный, поднял на Фрунзе жутко сверкавшие глаза. Был здесь и командующий Шестой армией. Как обычно, с появлением Фрунзе в хате словно прибавилось воздуха — вздохнули. Фрунзе коротко, за руку поздоровался с начальником штаба, тихо, но отчетливо сказал «здравствуйте» всем начальникам служб и их помощникам, быстро снял и повесил на гвоздь бекешу. Усевшись за стол, сказал:
— Чувствую, настроение у вас немножко нервное. А как раз сейчас и надо собрать все силы, чтобы довести дело до конца. Давайте сперва выясним — что на Литовском?
Блюхер твердым шагом подошел к двери в телефонную, куда только что направился начальник штаба, сам — за свежими донесениями. Вот он с тощей пачкой бумаг в руке появился на пороге, бледный, мрачный. Было видно, что новости тяжелые.