Бабы собрались в отряд работать в госпитале. Феся помогала укладывать раненых, перебирала в госпитале на полу мятую влажную солому — подстилку, кипятила воду. «Бинты, дайте бинты!» — требовал фельдшер. Феся бежала на двор, где складывали умерших, снимала с них бинты, стирала и сушила. Делала все, что скажет доктор. Утром и днем Феся все спрашивала вновь прибывающих раненых, не слышали ли чего-нибудь про Антона Горина, политрука. Нет, такого имени не слышали. А вот слышали — по всем полкам, по всему фронту передают рассказ, что какой-то раненый политрук свою кровавую рубаху на штыке поднял, как знамя, людей поднял в атаку. Может, это тот самый, Горин, а может, и другой…
О том, что Антона могут убить, — такой мысли Феся не допускала, в такое поверить не могла! Но временами тревога опаляла ее. Искала Антона среди привезенных с той стороны — пусть раненый, лишь бы дышал вот здесь, рядом. В надеждах, в страхе вдруг начинала вспоминать молитвы. На ходу, на бегу шевелились ее побелевшие губы. Глубоко втянув воздух, останавливалась на миг, раздумывала и снова бежала к раненым…
Вечером себя уже не помнила. Хотелось только одного: устоять на ногах, не закружиться, не упасть среди окровавленного белья, туманящихся, меркнущих глаз. Доктор отослал ее отдыхать, велел явиться утром.
Феся пришла домой, легла. Только задремала — услышала стук в окно. Кто стучит? Это ревкомовцы. Они вышли из штаба под звезды и, поделив между собой темные спящие улицы, сели на лошадей, поскакали от одной хаты к другой, останавливаясь под черными окнами.
— Граждане! Плотину чинить! Все до Сивашу! Не спите!
Люди вставали, как на пожар. Село загудело, заволновалось. Во дворах, на скотных базах замелькали фигуры мужиков и баб. Из сараев выводили лошадей. Бросали в брички лопаты, грузили материал для укрепления дамбы — солому, камыш.
Фесе примерещилось, что в окно стучит Антон, как однажды, этой весной, он уже стучал. Словно пушинка, слетела с кровати. Но услышала за окном голос дежурного из ревкома. Подумала, что спрашивают отца, ответила:
— Тато с вечера в штабе — вызванный!
Узнав, что всех призывают на Сиваш, ближе к бою, обрадовалась: где-то там Антон, вдруг они встретятся, с какой-нибудь бумагой Антон прискачет с той стороны. А может быть, на Сиваше найдется человек, видевший Антона… Разбудила Лизу, пошли на двор и вдвоем взялись запрягать.
В эту ночь полсотни бричек с разных концов Строгановки дружно выехали из дворов на широкую дорогу и, подскакивая на буграх, покатили к площади у церкви.
Холодно, мозгло. Но в груди горит — от того, что кругом множество людей и она, Феся, вместе со всеми приехала на площадь не последняя.
Перед слабо белевшей в темноте церковной стеной стояли в две шеренги и переговаривались красноармейцы с лопатами у ноги — саперная рота. Сквозь татаканье бричек и понукание лошадей слышались кашель, слова команды. Что-то шарахнулось, словно птицы взлетели из-под ног, это саперы взяли лопаты на плечо. Саперы первыми выступили, за ними потянулся обоз.
Глаза привыкли к темноте. Выехали за село, спустились с берега. Сиваш — мрачный, невозможно разглядеть, есть вода или нет.
Ветер тянул слева, колючая сырость обжигала Фесе щеку, — стало быть, вода надвигается. Доносились выстрелы. А не страшно…
От берега в сторону выстрелов отъехали на две версты. Под колесами шуршало, потом захлюпало. Из мглы появился всадник, послышалась команда:
— Бери вправо! Обоз, растянись!
Феся взялась обгонять подводы, чтобы выехать как можно ближе к другому берегу. Кричала на лошадей, обгоняла подводу за подводой… Мгла будто поредела. На востоке клубился туман — стало быть, там уже залило.
По доносившимся звукам, по голосам можно было понять — остановка, все послезали, взялись за лопаты. Мимо, как клубы тумана, будто в воздухе, проплывали возы с соломой или с камышом. Где-то в темноте солому и камыш сбрасывали в жидкую плывущую грязь, утаптывали. Проехал всадник, как тень, велел копать канаву и рядом накидывать валок. Феся с Лизой разошлись, принялись за работу. Двигаясь навстречу одна другой, перекликались:
— Феся!
— Тут я!
Погодя, вновь кричали, будто заплутались:
— Лиза!
— Ау!
Работая лопатой, Феся думала про Антона, а Лизе виделся за вспышками на Перекопе далекий, недоступный человек — Олег. Все говорил: когда придут красные, добровольно сдастся в плен — не боится. Исчез: либо уже сдался, либо ушел за вал, в Крым, и, может быть, стреляет в Антона.