Конница Барбовича смяла сивашские полки, было вышедшие с Литовского полуострова на перешеек, и прорвалась к северу в тыл блюхеровской дивизии, которая подошла уже к Юшуни.
В толпе пленных, шагая впереди конвойного красноармейца, Олег увидел в степи полосу пыли, из которой выскакивали серебристые длинные блестки — кавалерийские шашки. Увидел это и Кадилов. Он от радости заорал. Потом кинулся к побелевшему конвойному красноармейцу, ударил его кулаком в глаз, вырвал из рук винтовку и пырнул штыком. Вопя, Кадилов свирепо озирался — кто из солдат попытается бежать к красным? Кадилов вперился в солдата с пышными усами, увидел его злые глаза, вдруг прижал к плечу приклад и выстрелил. Солдат, с руками, спрятанными в рукава, начал медленно клониться, падать. Не давая опомниться, Кадилов скомандовал — повел нестройный безоружный отряд на юг. Ошалевший Олег шел, спотыкаясь, и все оглядывался назад.
А конница генерала Барбовича летела дальше к северу, к валу, с воплями и свистом, сверкая на солнце саблями, летела, обезумевшая от смертельной тоски.
Конница белых шла по степи широкой лавой. Навстречу ей развернулась красная конная лава. Казалось, солнце померкнет, небо падет на землю, когда сшибутся… Вот уже между лавами меньше тысячи шагов. И вдруг красный катящийся, кричащий вал разорвался посредине. Дрогнули? Поворачивают? Что-то случилось, почему-то часть конников завернула влево, другая — вправо. Словно раскрылись ворота. Еще не видя ловушки, белая конница летела прямо в раскрытые ворота. А за воротами на просторе уже развернулись двести пятьдесят тачанок с нацеленными пулеметами. Белую лаву обожгло огнем. Под пулеметный рев передние легли. Лошади стали грудью ломиться в каменные солончаки. Стон пронесся по степи. Иные всадники падали далеко от своих коней — с разгона летели через голову, других конь придавил. Беловатый парок вился над лужами крови, вырывался из мокрых лошадиных ноздрей. Кони без всадников вольно мчались целиной, и никто не ловил их…
Красные батальоны шаг за шагом пробивались в проходах между озерами. Горела станция Юшунь. Кирпичное здание, несколько хатенок — все было овеяно дымом. Между вагонами на путях — суматоха. Одни белые пытались скрыться в пустых вагонах, в будках, за пулеметными ящиками и тюками, другие, с поднятыми вверх руками, прижались к стенам. В степи полк белых попал под удар красной конницы. Напрасно офицеры старались построить солдат в каре. Побросав оружие, солдаты убежали в степь. Только несколько юнкеров сошлись вокруг своих мертвенно-бледных командиров, успели дать один залп и под шашками подняли руки. Послышались три выстрела — трое застрелились. Остальные сбились в кучу и угрюмо, исподлобья посматривали на командиров.
Конники помчались дальше, на юг. Взлетели на пригорок — еще одна станция как на ладони! Степь вокруг нее забита белыми отходящими войсками. Пехота и кавалерия, обозные двуколки и кухни, зарядные ящики и обывательские подводы — все перепуталось.
На пригорке командир поднял шашку: «Марш!». Обрушились, станция мгновенно обезлюдела. На водокачку взобрался наблюдатель, увидел идущую с севера конницу белых. Это отступала конница генерала Барбовича. Ударили и по ней. Потом двинулись дальше. На пике передового кавалериста рдел флажок.
Спокойно спал степной городок. Только в полевом штабе фронта пылали лампы. Дежурные, охрана, конные связные и мотоциклисты — наготове.
Фрунзе в грохочущем поезде возвращался из Харькова, куда ездил прошлой ночью, чтобы организовать связь с Бериславом. К Мелитополю Фрунзе подъезжал в предчувствии волнующих сообщений.
Члены Военного Совета ждали на путях и, как только подошел поезд командующего, вскочили на ступеньки вагона, взялись обнимать Фрунзе. Он понял, что получены хорошие новости.
Так оно и было. Только что в Мелитополе приняли повторное радио Блюхера:
«Срочно, всем, всем. Доблестные части Пятьдесят первой Московской дивизии твердой ногой ступили в чистое поле Крыма. Противник в панике бежит. Преследование продолжается».
От этой восторженной телеграммы в душе засияло. Теперь можно сказать, что Крым взят, хотя сопротивление на Керченском полуострове не исключено. Но нет! Нет уже духа для обороны. Крым взят.
— Ну, здравствуйте, товарищи! — только теперь произнес Фрунзе, голос у него дрогнул. Фрунзе каждому подал руку. Стремительно прошелся, ладонями потер лицо, словно умылся. «Немедленно сообщить Владимиру Ильичу…» У карты, удивленно приподнял брови.