— Кабы так, то ладно, — усмехнулся Матвей. — Устроили бы богатые поминки, плясали бы на радостях. А если точно сказать, то только одно: мириться надо вам с трудовым народом. Большевики зовут, а вы не понимаете, как тот кулик: «Где живешь, кулик?» — «На болоте». — «Иди к нам в поле». — «Там сухо».
Казак подхватил:
— Вот и говорю: все из-за них, добровольцев, чтоб им пропасть! Курские, воронежские серые мужики — те умные оказались, не пошли за освободителями. А мы, бравые казаки, на белую удочку лихо попались…
Казак судорожно тянул цигарку, волновался, говорил, что без добровольцев давно помирились бы с большевиками. Добровольцам подай царя и имения, а казакам это ни к чему. Корниловцам, может быть, некуда смотреть, у казаков же донская степь шумит в ушах, хаты белеют перед глазами, Дон мерещится… Даже офицеры казачьи хотят помириться. Ведь офицеры — они из простых казаков, «химические», наслюнил звездочки химическим карандашом — и готов, прапорщик от кнута; залетела ворона в царские хоромы — теперь думает: как отсюда вылететь? Худо им будет, когда придут большевики. Как поедет домой казак в своем офицерском звании, пусть оно и «химическое»? Все — и офицеры — согласны мириться, да вот связались с добровольцем, а худой поп свенчает — хорошему не развенчать.
— Все-таки шли бы домой поскорей, — примирительно сказал Матвей и спросил: — Когда уйдете?
Казак печально ответил:
— Это я могу в точности предсказать. Когда красные нас разобьют, кончат добровольцев. Полетим тогда. Если, конечно, не утопят нас в море, за то что с оружием выступили против Труда…
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Из дома-корабля в Скифском переулке Олег возвращался один, противный самому себе. Глядя на камни мостовой, едва тащил заплетающиеся, тяжелые ноги.
Дома кухарка открыла дверь, вскрикнула:
— Вот он, барыня, пришел!
Из комнаты выглянула седая голова. Мелкими торопливыми шажками приблизилась мать.
— Думала, увезли в полк…
На кофейной мельничке кухарка принялась молоть кукурузные зерна — испечь лепешки.
— Поехала на мельницу, — пошутила мать. Она стояла, смотрела, как он, Олег, умывается, утирается. — Олешенька, я хочу домой, к нам…
Он ответил, что домой нельзя, дом занят мужиками. Мать рассердилась:
— А кто им разрешил!
За спиной матери кухарка поджала губы и сокрушенно, соболезнующе покачала головой, жалея выжившую из ума старуху барыню.
— Поедемте к дяде в Севастополь. Сейчас же и собирайтесь, — сказал Олег матери.
Она сразу согласилась, обрадовалась:
— К Танечке, к братцу, — поедем, поедем.
Обшарпанные поезда по неделям стояли на станциях. Без угля, без дров паровозы стыли на путях. Пассажиры покупали топливо в складчину и набивались в вагоны до смертной плотности.
— В карете, в карете поедем, — сказала мать, глядя, как Олег пьет кофе. — Помнишь, ты был маленький, мы ехали в Мисхор в большой карете, завтракали на травке, ты подходил к лошадкам, я боялась — укусят… Поедем, будем завтракать на травке, — болтала она.
— Сейчас, барыня, в карете плохо, зеленые грабят, — вмешалась кухарка. — Лучше в дилижансе. Людей больше и кучера с ливольвертами…
Дилижанс, по-южному открытый легкий домик на колесах, повезла четверка лошадей. Олег в штатском занял место с краю. Выехали за город, солнце было низко. Зажмурился, потом открыл глаза на сады, на домики, на весенние луга. Вдали, словно туманы, обозначились силуэты гор. Всех вершин выше кажется Чатырдаг. Под горизонтом лежала ровная степь — отдых глазу. Далее равнина пошла холмами. На северных, не освещенных склонах, на южных спусках балок широкие фиолетовые тени словно переползали с места на место… Въехали в Альминскую долину. Сады, сады в бело-розовой пене цветения. Будто пронизанные светом, облака спустились на землю. Можно было заплакать, такой призрачной и недоступной казалась жизнь вокруг. Видения цветущих садов будто дразнили…
Среди наполненных солнцем, тенями, птицами зеленых лесов дорога подошла к станции Приятное Свидание, к трактиру с таким же названием. Развлекавшиеся офицеры возили сюда на «гейшах» симферопольских девиц.
— Это имение графини де Мезон, — вспомнила мать.
За Альмой опять разостлалась степь на пятнадцать верст. На грязном выбитом шоссе попадались навстречу верховые с карабинами. Дилижанс обдавали грязью обгоняющие автомобили, в которых сидели жирные, с лоснящимися щеками спекулянты. Военные в английском требовали паспорта. Навстречу катились вереницы извозчиков. Наслушавшись рассказов о налетах «зеленых», ездили обозами.