Над головами в дверях вдруг показалась кудрявая голова на длинной шее, плечи в черкеске. Широким, решительным шагом, еле сдерживая размах ноги, правитель сошел по ступенькам под гул голосов. Учителя на площади метнулись вдоль рядов гимназистов: «Мальчики, Врангель! Приветствовать! Дружно!»
Все признают — он храбр. Под Ставрополем однажды дом, где остановился Врангель на отдых, был окружен красными. Не теряя ни секунды, генерал выбежал в одном белье, собрал вестовых, охрану и прорвался.
Но даже не личная храбрость привлекала в нем и питала надежды.
На торжественном обеде Врангель сказал:
— Это было совершенным безумием — идти на Москву с разлагающейся армией и дезорганизованным тылом. Моя тактика будет другая. Даже при благоприятных условиях я не двинусь вперед, не приведя в полный порядок армию и тыл. Не триумфальным шествием можно вернуть Россию, а созданием хотя бы на клочке русской земли такого порядка и таких условий жизни, которые потянули бы к себе…
Прекрасные слова, которые нужно было сказать в самом начале. Не было бы столько жертв. Вот «изюминка», которую тщетно искал Слащев! Теперь все знают, к чему стремиться. По крайней мере, своя Россия, пусть на клочке земли…
В Лондоне и Париже считают, что у Советов нет полководца, равного генералу Врангелю. Называют только одного, чрезвычайно одаренного. Это некий Михаил Фрунже, или Фрунзе, который в прошлом году в возрасте тридцати трех лет вдребезги расколотил адмирала Колчака — весьма компетентную военную личность. Военную одаренность Фрунзе объясняют его происхождением: отец из молдаван или из румын, а румыны считают себя потомками римлян из той римской колонии, которая в древние времена была передовым постом Римской империи против скифских орд; мать — крестьянка из-под Воронежа, где граница с землей доблестных донских казаков. А соединение крови отдаленных римских предков Фрунже с казачьей кровью очень легко может создать военного гения. Так это или не так, кто его знает. Но, ясно, генерал Врангель выше и Колчака, и советского гения.
Распорядился в ближайшие дни выдать с казенных складов муку рабочим, жителям Слободы, пусть и не ходили на площадь приветствовать его.
Мир с народом — это победа, ничего не страшно. Мир, мир, мир с народом!
Олег был на параде в публике, толпа повлекла его к генералам, но он теперь не боялся попасться на глаза Слащеву. Все как-то веселей повернулось, к лучшему. И вождь новый, и красные чего-то не наступают, будто уже испугались. Все говорят о мирной жизни в Крыму. Это как раз то, что нужно.
Приедет Кадилов — запишутся в часть, которая отправляется на Перекопский перешеек укреплять знаменитый Турецкий вал, чтобы в Крыму все чувствовали себя спокойно. В дневнике под надсоновскими стихами Олег записал:
«На этом выплескиваю чернила. Мы все от нечего делать и от самомнения без конца скрипим перьями. А надо как-то действовать. Вот поедем на Перекоп, возьмемся за лопату. И то хорошо!»
По всему Крыму зазвенели шпоры Врангеля. Из Морского дворца в Севастополе — на поезд. В Симферополе на вокзале встретился с общественностью, выслушал бойкие речи, прошел вдоль фронта делегаций, каждому пожал руку. Не оставил без внимания и симферопольское духовенство: с вокзала поехал в собор. Постоял под куполом, перекрестился, глянул круглыми глазами — в поповых руках шире заходило кадило. И опять звенят шпоры — визит губернатору. Приветлив, но краток. Затем — в большое черное здание гостиницы «Московская» — кутеповский штаб. Здесь принял рапорт, оказал внимание Кутепову, при царе полковнику лейб-гвардии Преображенского полка, теперь генералу, командиру корпуса. Пристально взглянул на бородку генерала — точь-в-точь как у покойного царя… И вот уже шпоры звенят в коридоре женского института.
Вчера со свитой уехал в Феодосию. С ним французы в детских красных шапочках и британцы. Нынче он опять в Симферополе, и то только проездом. Но как ни занят — он, лихой кавалерист, любитель красивых лошадей, пришел на бега, где на девять призов было записано двадцать восемь резвых. Впивался глазами в ноги лошадей, волновался, краснел…
В Евпатории вышел к казакам на плац. Убитые тоской по Дону, казаки без лошадей стояли под крымским солнцем в пешем строю, увидели его фигуру в черкеске, услышали властный голос — оживились, подняли бороды. Он стоял в автомобиле, расставив ноги.
— Донцы! Я с честью выведу вас к вашим хатам, к вашему богатству!