Ехать приказали на станцию Юшунь за Армянском. На перешейке от Джанкоя до Перекопского вала спешно строили железную дорогу для подвоза тяжелой артиллерии. Шпалы и рельсы клали без насыпи, прямо на целину. Наверно, деньги нужны платить рабочим.
Матвею некуда было спешить, ехал нешибко. К полудню старичок полковник на солнце почервонел, стал как вареный, совсем уморился. За Армянском на хуторе подал знак остановиться и забрался под навес. Открыл чемоданчик, достал полбутылки казенной, чашку, галеты и, в жирной бумаге, вареную курицу. Полковник был вежливый, говорил с Матвеем на «вы».
— Вы, подводчик, сядьте с солдатом вон там, — указал он на канаву у шляха и взялся кушать. Хорошо поел. Затем позвал Матвея, подал кружку — угощает, что ли?
— Сходите к колодцу, подводчик, наберите холодненькой.
Напился воды, захотел язык почесать.
— Ну, подводчик, откуда вы? Строгановский? Это графа Строганова село?
— Никак нет, — ответил Матвей. — Зачем одному графу столько? Как говорится, одному-то человеку и трех аршин довольно — что вам, что мне, что ему…
— Вон как: что вам, что мне… Это все у вас так думают?
Матвей притворно смирно стоял перед начальством. Улучив минуту, спросил сам:
— Позвольте узнать, скоро ли господин генерал Врангель возьмут Москву?
Старичок пристально посмотрел из-под лохматых, грозных бровей, едко цокнул языком, заговорил грубо:
— Так уж Москва понадобилась? Ведь врешь, сукин сын? Небось сюда ждешь московских или питерских?
— Война бы кончилась, господин полковник, вот чего жду. Зря вы воюете против народа, жить не даете.
— То есть зря не отдаем свое добро разорителям? Да ты просто дурак!
Как ни в чем не бывало Матвей продолжал:
— Весной встретился с самым главным серьезным лицом… В черкеске… Советовалось со мной это лицо — господин барон Врангель. Такой же был у нас разговор. Все вы повернуть хотите обратно. Ну, скажем, повернули. А ведь того, что было, уже и нет. Как говорится, что прошло, то в воду ушло, махни рукой да ступай домой. Мужик, конечно, дурак — это вы сами сказали, — упрям. Вы так, а глупый мужик — этак. Сколько же оно будет крутиться? По правде надо жить, а правда, господин, за мужиком, за нами.
Полковник, приподняв брови, слушал. Сокрушенно покачал головой.
— Теперь я вижу, что ты ужасный негодяй! Следовало отрубить тебе башку или, по крайней мере, отрезать язык!
Матвей криво усмехнулся.
— Если головы рубить, господин полковник, то кто же возить вас в подводах будет? Пахать-то вы тоже, поди, не приучены. А хлеб всем нужен — его подай. Ну, вы, конечно, лучше понимаете свою выгоду — рубите! А я человек грубый, извините, что не так сказал.
Полковник озадаченно смотрел на Матвея, изумился:
— Смел! Нахальный же ты, скот! Кто тебя научил? Ну-с, сознавайся!
— Не так давно, господин, научили, — спокойно ответил Матвей. — Как дали ума с заднего двора, как отведал шомполов ваших да поездил у вас с обозом, так и вошел в новую веру.
— Н-да, — протянул полковник, глядя с любопытством на Матвея. Но вдруг побагровел, поднял кулачок.
— Вот что, хам, ты свои бредни оставь! Понял? Оставь! Да богу молись, что я добрый. Другой бы послушал тебя, да тут же и суд устроил. Заруби себе это на носу. И помни: всё вернете, всё до последней палки вернете, варвары! Иначе шомполами сдерут не кожу — мясо сдерут с ваших костей!
Матвея тряхнула ненависть, кулаки дернулись. Отвернулся, заорал на лошадей, зачем, паразиты, рассыпают и топчут казенный овес… Нет, эти господа никогда не признают народ, его нужду. Один конец: сломать их. Иначе — лучше сдохнуть. Нет, пускай сами подыхают.
Доставив полковника с кассой, Матвей поздно вечером вернулся в Чаплинку. Тут, на дворе волостного правления, уже распрягали лошадей остальные подводчики. Ночевали в том же сарае.
Утром, позванивая цепями на дышлах, длинной вереницей порожнем подкатили к интендантскому складу, погрузили мешки с овсом, перекурили и потащились к шляху. Что-то случилось в селе: на главной улице было полно стариков, женщин, детишек. Детей отгоняли.
Передовой в обозе, Матвей медленно пробирался сквозь рассеянную толпу. Офицер с револьвером в руке, за ним — восемь солдат с винтовками наперевес вели паренька с закрученными назад, связанными руками. Без фуражки, видно недавно острижен, белел гладкий затылок. Следом шла баба, две девочки цеплялись за юбку, все плакали: наверно, мать и сестры. Возчики придержали коней. Толпа сгустилась, говорили вполголоса. Матвей спросил: кого ведут? Шедший рядом с бричкой тощий мужик в разорванной рубахе кивнул: