– Плесните водички. Лицо умою. Что-то совсем худо мне, – он перевел дух. – Волновался я. Как вы тут без меня? Вообще, как все прошло?
«Позвонки» снисходительно заулыбались. Такая забота была, конечно, приятной.
– Как видишь, твоими молитвами, – ответил Лавриков. – Горели, как свечки! Мы бы заехали к тебе, доложили. Тебе с твоим воспалением легких лежать надо. Смотри, зеленый весь. Идем, я отвезу тебя домой.
Скворцов вымученно улыбнулся. Ему и правда было нехорошо.
– Я боялся, что работу сорвал. Хотел раньше приехать, но встать не мог, – он виновато смотрел в лица ребят. – Вот, зараза, скрутило. Боком вышло мне то наше плаванье. А кто за меня горел?
– Хабаров за тебя горел. Идем.
Эта новость окончательно выбила Скворцова из колеи.
– Сам шеф? Как?!
– Ну, как… – невозмутимо начал подошедший Хабаров. – Надел твой костюм, тряпья наверх, Женька меня поджег. Тебя технология интересует или мои ощущения?
Скворцов с упреком посмотрел на него.
– Ты, Саня, знаешь, что меня интересует. Ты же сегодня утром должен был лететь. Тебя Эльбрус ждет и две недели рая!
– Что там хорошего, на Эльбрусе? Гора, покрытая снегом, – отшутился он. – Зато у меня теперь есть две недели незапланированного труда. Ох, и отыграюсь я на вас за испорченный отпуск! Ох, отыграюсь!
Позвонки зашумели:
– Олежек, тебя теперь только к стенке.
– Кто против? Воздержался?
– Единогласно!
Решив подменить заболевшего Олега Скворцова, работавшего сразу на двух картинах, Хабаров пообещал себе эти две свободные от деловых встреч и поездок недели использовать с максимальной пользой для себя, доделать то, что давно откладывал за нехваткой времени. Действительно, последние полгода он жил с ощущением жесточайшего цейтнота, оставляя на потом все то, что касалось лично его. Сегодня, этот редкий свободный вечер, он решил посвятить тому, что любил, но на что вечно не хватало времени: скрывшись ото всех, обстоятельно, не торопясь покопаться в машине.
То, как вела себя задняя подвеска, ему не нравилось давно. Видимо, что-то там не так сошлось после памятного полета через трехметровый овраг с легкой руки все того же Глебова, которому в картине ну просто жизненно необходим был этот трюк.
Конечно, можно было просто отогнать машину в автосервис или поручить разобраться, что к чему, своим же механикам, но Хабаров не мог лишить себя удовольствия заняться этим мудреным «конструктором для взрослых», отбросив все заботы и дела, не глядя на часы, нацепив свой любимый старенький комбинезон.
Он подъехал к воротам своей фирмы, когда уже вечерело.
Охранник не спешил открывать, и Хабарову пришлось посигналить. Его несколько удивила такая нерасторопность, потому что, как правило, еще издали завидев его автомобиль, охрана спешила открыть ворота, и он проезжал, даже не притормаживая. Он посигналил еще, настойчиво и требовательно. Наконец, в динамике щелкнуло, прошуршало и раздался голос охранника: «Водитель, опустите стекло, чтобы я вас видел». Из-за тонированных стекол рассмотреть, кто находится в машине, было невозможно.
Хабаров опустил стекло и погрозил кулаком напряженно замершему у витрины-окна охраннику.
Едва он отогнал машину на эстакаду в ангар и заглушил мотор, как тут же услышал торопливое:
– Александр Иванович, простите! Мне же сказали, что вы на две недели на Эльбрус улетели.
– Извини, Зайцев. Эльбрус отменяется.
– Я по инструкции действовал. Вдруг в машине были бы не вы, а кто-то другой? Вдруг ее у вас угнали? А на базе и оружие, и машины, и лошади, и снаряжение. Да мало ли чего!
– Иди, не маячь. Я тут немного в машине покопаюсь.
Но даже «немного» Хабарову заняться ремонтом не довелось. Едва он надел старый, заляпанный маслом комбинезон и спустился в яму, как услышал приближающийся интригующий стук женских каблучков.
«Мираж?» – подумал он, не спеша выдавать свое присутствие.
– Сейчас-сейчас, Мари, мы его найдем! Не беспокойтесь! – пообещал знакомый голос.
«Ну, Зайцев, погоди! Уволю к чертям собачьим!» – в сердцах поклялся Хабаров.
Толстенький, низенького роста режиссер Петр Васильевич Глебов с несвойственной ему проворностью встал на четвереньки и заглянул под машину.
– Привет, Хабаров! – тяжело дыша, отирая с шеи пот, сказал он. – Я к тебе, можно сказать, иностранную делегацию привел, а ты в таком непотребном виде!
Хабаров равнодушно хмыкнул.
– Позвонить ты не мог?
– Мог. Но тогда ты бы слушать меня не стал. А сейчас я тебя застал врасплох.
– Как ты меня нашел? Как тебя вообще сюда пропустили?!
– Не ругайся. Я воспользовался тем, что Зайцев меня знает, и наврал, что ты меня ждешь. Давай, Саша, выбирайся на свет Божий. Тебя тут одна француженка жаждет видеть: Мари Анже. Между прочим, режиссер, – заговорщическим шепотом уточнил он. – В том году в Берлине «Золотого медведя» взяла. [15]
Хабаров затянул гайку. Было понятно, что идея с ремонтом летит в тартарары.
– Вот, Мари, – затараторил Глебов, тыча указательным пальцем в грудь Хабарову, едва тот вылез из-под машины, – именно о нем вам говорили.
– Александр Хабаров? – переспросила француженка и что-то сказала на ухо переводчику.
– Госпожа Анже сомневается, что вы именно тот Хабаров, чье имя как постановщика и исполнителя автотрюков было указано в титрах фильма «Скорость».
– Тот самый. А что вам, собственно, нужно?
Француженка снова обратилась к переводчику.
– Госпожа Анже просит вас уделить ей двадцать минут, – перевел тот и с Глебовым пошел к выходу.
Мари Анже с отсутствующим видом листала технический журнал, когда Хабаров вернулся в кабинет и поставил на стеклянный столик перед нею чашку кофе.
Она попробовала кофе, одобрительно кивнула и медленно, чуть растягивая окончания, по-русски произнесла:
– Если вы будете говорить медленно, я все пойму. Мои родители были русскими эмигрантами.
Хабаров равнодушно кивнул.
– Я – Мари Анже. Здесь, в Москве, мой проект. Мои деньги. Как это? Кто заплатил, тот слушает музыку…
– Кто платит, тот заказывает музыку.
– Да. Мне нужны автомобильные трюки. Мне сказали русские, что вы – лучший! Есть еще господин Борткевич… Но я видела вашу работу в «Скорости».
Хабаров улыбнулся: «А ножки у нее, пожалуй, что надо. Такие б ножки, да на плечи…»
– Я плачу вам тридцать тысяч евро за один-единственный трюк. Вы мне его делаете. Мы довольны!
Хабаров безучастно скрестил руки на груди.
– Интересно, что же вы от меня хотите за такие деньги? Я – не фокусник. Проходить сквозь стены не умею.
– Это не нужно. Вы разгоняетесь на маленькой легковой машине, с трамплина перелетаете через грузовик и едете дальше.
– Все?
– Все.
– Что за грузовик?
– Длинная машина с прицепом. Перевозит много маленьких машин.
– Как этот трюк вы собираетесь снимать?
– О! Нет проблем. Одну камеру мы крепим в кабину. Зритель может видеть все глазами водителя…
– Неплохо.
«И морданчик симпатичный… – снова подумал Хабаров. – Губы припухшие, чувственные…»
– Другая камера будет закреплена на кран. Нужно снять в динамике этот красивый полет. Еще одну…
– Стоп-стоп-стоп! Я не о том. Вы собираетесь этот трюк снять от начала до конца за один прием: разгон, прыжок, полет, приземление? Я правильно понял?
Она мило улыбнулась, согласно кивнула:
– Вы сообразительный!
– Позвольте еще вопрос. У вас кто постановкой этого трюка будет заниматься: вы или все же я, если скажу «да»?
– Что тут ставить? Мне исполнитель нужен, а не второй режиссер на площадке.
Хабарову очень хотелось обругать распоследними словами эту самоуверенную дамочку, но он сдержался.
Все годы, что он работал в трюковом кино, главным Хабаров считал максимально обезопасить трюк и, где необходимо, применять монтаж, компьютерную графику, а то, что делает каскадер, хорошо проснять, и в итоге – поразить зрителя, сделать трюк зрелищным, динамичным. Это почти всегда удавалось. Его работу стали узнавать, что называется, по почерку. И, если на экране творилось что-то смертельно опасное и зритель был уверен, что при исполнении трюка уж точно не обошлось без жертв, можно было не читать титры, было ясно, что работала команда Хабарова. Стиль был его визитной карточкой. Это отнюдь не значило, что они «не забирались черту в пасть», не рисковали здоровьем, а подчас и жизнью. Однако Хабаров никогда не одобрял риск без страховки, «риск в чистом виде», как он любил повторять.