— Все мужчины одинаковы. Им вааще нельзя верить. Точно нельзя.
Быстрыми, размашистыми шагами она направилась к двум высоким трехстворчатым окнам. Раздвинула зеленые шторы, вновь сжала свой левый кулачок и застучала им в оконное стекло с криком:
— Выпустите меня! Выпустите меня!
Это была отчаянная мольба — крик преследуемого, попавшего в ловушку, одержимого.
Доктор Уилбур подбежала быстро, но все-таки недостаточно быстро. Прежде чем она оказалась возле пациентки, раздался звон. Кулак с размаху пролетел сквозь стекло.
— Дайте мне осмотреть вашу руку, — потребовала доктор, сжимая запястье пациентки.
Та сжалась от ее прикосновения.
— Я только хочу посмотреть, не поранились ли вы, — мягко объяснила доктор.
Внезапно пациентка замерла и расширившимися от удивления глазами взглянула на доктора Уилбур — впервые с того момента, как вскочила со стула. Жалобным детским голоском, совершенно непохожим на тот голос, который только что обличал мужчин, пациентка спросила:
— Вы не сердитесь из-за окна?
— Конечно нет, — ответила доктор.
— Я ведь важнее, чем это окно? — В голосе звучали любопытство и недоверие.
— Разумеется, — уверила ее доктор. — Окно может починить кто угодно. Я вызову столяра, и он все сделает.
Неожиданно пациентка стала более спокойной. На этот раз, когда доктор взяла ее за руку, она не сопротивлялась.
— Давайте-ка присядем на кушетку, — предложила доктор. — Мне нужно хорошенько осмотреть вашу руку. Дайте я посмотрю, нет ли порезов.
Они отвернулись от окна и пошли к кушетке — мимо сумочки, которая упала на ковер, когда пациентка вскочила, мимо рассыпавшихся бумаг и карандашей, мимо потока ярости, извергнутого из раскрытой сумочки. Но теперь страх и ярость исчезли.
Сивилла всегда садилась за стол на безопасном расстоянии от доктора. На этот раз, однако, она села рядом с доктором и оставила свою руку в ее, даже когда доктор объявила:
— Ни порезов, ни царапин нет.
Но вдруг настроение вновь изменилось.
— Здесь кровь, — сказала пациентка.
— Крови нет. Вы не порезались.
— Кровь на сеновале, — объяснила пациентка. — Томми Эвальд был убит. Я там была.
— Вы там были? — переспросила доктор.
— Да, была. Я тоже была.
— Где был этот сеновал?
— В Уиллоу-Корнерсе.
— Вы жили в Уиллоу-Корнерсе?
— Я там живу, — последовала поправка. — Вааще все знают, что я живу в Уиллоу-Корнерсе.
«Вааще». Сивилла так не разговаривала. Но с другой стороны, Сивилла, которую знала доктор, не сделала бы ни одной из тех вещей, которые произошли с того момента, как она вскочила со стула. Постепенно, по мере того как Сивилла продолжала переживать случившееся на сеновале, доктора охватывало жуткое ощущение нереальности происходящего.
С того момента, как пациентка вскочила со стула, это ощущение присутствовало здесь, беззвучное, но пронизывающее, как уличный шум, проникавший в комнату через разбитое стекло. Чем больше Сивилла говорила, тем сильнее становилось это ощущение.
— Моя подруга Рейчел сидела со мной на сеновале, — рассказывала Сивилла. — Ну и другие ребята. Томми сказал: «Давайте прыгнем вниз, в амбар». Мы прыгнули. Кто-то из ребят попал в кассу. Там было ружье. Ружье выстрелило. Я пошла назад, а Томми там лежал мертвый, с пулей в сердце. Другие ребята убежали. А мы с Рейчел — нет. Она пошла за доктором Куинонесом. Я осталась с Томми. Доктор Куинонес пришел и велел нам идти домой. Мы не послушались. Мы помогли ему достать ружье и накрыли Томми одеялом. Томми было только десять лет.
— Вы были храбрыми девчушками, — заметила доктор Уилбур.
— Я знаю, что Томми умер, — продолжал детский голос. — Я понимаю. Правда. Я осталась, потому что подумала, что нехорошо оставить Томми лежать мертвым.
— Скажи мне, — попросила доктор, — где ты сейчас находишься?
— Здесь кровь, — последовал ответ. — Я вижу кровь. Кровь и смерть. Я знаю, что такое смерть. Это точно.
— Не думай про кровь, — сказала доктор. — От этого тебе становится грустно.
— А вам не все равно, как я себя чувствую? — Вновь эта смесь любопытства и недоверия.
— Мне совсем не все равно, — ответила доктор.
— Может, вы просто хотите одурачить меня?
— Зачем мне это?
— Многие меня дурачат.
Ощущение, что тебя одурачили. Гнев. Страх. Ощущение, будто поймана в ловушку. Глубокое недоверие к людям. Тоскливая, гнетущая убежденность, что окно — мертвый предмет — важнее, чем она. Эти чувства и оценки, выраженные в течение часа, были симптомами каких-то глубоких внутренних расстройств. И все это вырвалось из терзаемого сознания пациентки, словно из мрачного, мутного колодца.