– К сожалению, у меня мало времени, – прервал его размышления певчий. – Вам лучше поговорить с Иосифом Сойфером. Это он обнаружил труп погибшего.
– Где мне найти его?
Хорист сунул руку в карман брюк и достал мобильник. Макс не сводил глаз с его перстня с печаткой. Необычная гравировка на черном полудрагоценном камне. Но в полумраке помещения не удавалось разглядеть рисунок.
– Вот его номер телефона. Записывайте.
Макс достал из кармана брюк блокнот и ручку, сделал в нем пометки и взглянул на часы.
Восемнадцать пятьдесят. Через десять минут начнется служба.
Пока что он собрал немного информации.
Но он точно знал, что ему делать дальше.
Сначала надо съездить к Софии Коган – за выяснением обстоятельств дела.
Макс поблагодарил хориста и, бегом спустившись по лестнице, нырнул в толпу прихожан, которые вливались в православный храм на вечернюю службу. Масса людей казалась плотной, подобной реке, и чтобы выйти на улицу, стоило приложить немало усилий. Он лавировал между группами, пробираясь к выходу. В руке Макс держал карманный молитвенник, а всю информацию, полученную в соборе, – в своей голове.
После стольких месяцев служения в монастыре и таких открытий он чувствовал себя ошеломленным. Макс не замечал ни окружающей его толпы, ни церковного пения. Он думал лишь о тайных гримуарах и о последствиях их использования в колдовских целях. Каждая мысль об этом действовала на него физически, как струя ледяной воды, а гул голосов, исходящий от обезумевшей накануне праздника толпы, переплавлялся в ощущение дурноты.
Перед глазами мелькали латинские буквы из найденного в сундуке письма. Они врезались глубоко в сознание, словно выжигая огненным пламенем. А слова настоятеля: «врата ада откроются для встречи дьявола…» гудели в голове, причиняя невыносимую боль.
Внезапно Макс почувствовал, что сознание покидает его. Он пошатнулся, оперся о чье-то плечо, чтобы удержаться на ногах, но в ответ получил резкий толчок в правый бок, сопровождаемый звериным рычанием и громкими проклятиями.
«Спаси меня, Господи!», – прошептал русский.
Он повернул голову, чтобы осмотреться, но увидел рядом с собой лишь туманный мужской силуэт, растворившийся в толпе.
Одна деталь, которую Макс успел разглядеть, привлекла его внимание. Татуировка на шее в виде перевернутого треугольника. Пентаграмма, сразу бросавшаяся в глаза, как какой-то магический знак, наподобие символа дьявольского давления над духом.
Этот рисунок он уже видел. Но где?..
Макс рванул к выходу, минуя распятия и иконы. Зрение у него мутилось, по коже бежали мурашки. У себя за спиной он отчетливо слышал чьи-то шаги. Глухие, быстрые. Казалось, они вот-вот настигнут его…
Внезапно на дурноту наложилась другая.
Его кто-то преследует. Но не человек. Что-то совсем иное…
И вдруг он понял: этот сам дьявол.
Обезумев от страха, Макс заскользил в толпе. Он прокладывал себе путь, повторяя молитву: «Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твое; да приидет Царствие Твое; да будет воля Твоя и на земле, как на небе…»
Наконец, обойдя прихожан, русский выскочил на улицу и забился в угол у входной двери, переводя дыхание. В руках он по-прежнему держал молитвослов, на деревянном переплете которого был изображен Иисус. Его благостный взгляд придал некоторую уверенность, словно призывая продолжать путь без страха.
Макс почувствовал поддержку. Положился на Спасителя и пошел вперед.
Глава 22
Вот уже двадцать минут он двигался в сторону полицейского участка среди толпы возбужденных туристов, которые сновали по вечернему городу в поисках приключений. Полумрак прорезали огни фонарей, светящиеся вывески кафешек и магазинов бредовой одежды, но все же необыкновенная атмосфера святого места была сильнее. Макса не покидало ощущение, что он все глубже погружается в историю, в эпоху великого переворота, когда христианство было в процессе формирования. Он думал о появлении здесь Иисуса, ставшего не только прародителем духовной мысли, но и перевернувшего сознание всех людей, речь и мысли которых никогда не станут прежними. Представлял себе иудейский народ, поверивший словам простого путника, чьей единственной силой была любовь к ближнему и милосердие. Думал он и о Понтии Пилате, который, следуя требованиям безумной толпы, все-таки вынес смертный приговор невидимому Богу, принявшему человеческое обличие.