Взглянув на солнечные часы, сооружённые Флавиусом, Гермиона убедилась: сейчас возле водопада никого быть не должно. Жизнь за Аркой была подчинена кое-какому графику: не считая традиционных ужинов у костра, во время которых присутствовавшие обычно рассказывали истории из жизни, проведённой по ту сторону Арки, у каждого было назначенное время купания и маленькая обязанность. Так, Регулус, Флавиус и Джек рубили дрова, разжигали костёр и несли вахту возле Арки. Джонатан делал лекарственные смеси и собирал всё необходимое для них в лесу, а ещё иногда помогал Гермионе с Элен готовить и придумывать новые рецепты, чтобы хоть как-то разнообразить их скудный рацион, состоявший из фруктов, ягод и орехов, а ещё – из одной на всех плитки шоколада, которой вечно было мало.
Гермиона подошла к кромке озера, затем, оглядевшись, убедилась, что никого поблизости нет: насколько она знала, все мужчины были заняты тем, что таскали дрова, которые Флавиус с Регулусом на днях накололи на несколько месяцев вперёд. А потому она, не задумываясь, стянула с себя всю одежду и, взглянув на своё никак не меняющееся нагое тело, подумала, что если бы она так питалась в обычной жизни, то уже давным-давно весила бы минимум на двадцать фунтов меньше.
Войдя в ровно настолько прохладную, насколько требовала её разгорячённая кожа воду, Гермиона едва не застонала от блаженства и погрузилась в неё с головой. Вынырнув, она не спеша поплыла на спине к водопаду, любуясь плетёной, украшенной яркой зеленью крышей, которую создала природа, и наслаждаясь тем, как напряжение постепенно покидает тело, а взамен приходит желанное спокойствие. Но только став под струи водопада, ощутив, как с тяжёлым напором воды в реку утекают, растворяясь в ней, последние жалящие сомнения, остатки боли и вины, она почувствовала настоящую гармонию. Гермиона и сама словно растворилась в этом водопаде, став частью природы, пока подставляла лицо под прохладные струи и ощущала себя невероятно живой.
Возможно, даже живее, чем когда-либо раньше.
***
Регулус не знал, как себя вести. Он слышал от Джонатана, что Гермиона заболела, но не мог заставить себя прийти к ней, поинтересоваться самочувствием или же просто… Просто присесть рядом и помолчать, держа её, спящую, за руку, наблюдая, как трепещут её веки и то поднимается, то опадает грудь от мирного дыхания. Ведь это так легко было сделать тогда, когда он опекал её после смерти Рона. И когда их отношения не были осложнены вчерашним поцелуем.
– Элен разговаривала с ней, – внезапно вырвал его из мыслей голос только что подоспевшего Джонатана.
– Что? – выронил дрова Джек, а Регулус резко обернулся.
У Джонатана был довольно всклокоченный вид, и по его тяжёлому дыханию было ясно: он бежал.
– Я подошёл к хижине и услышал её голос. Она говорила, снова говорила с кем-то, кроме меня, – с тихой радостью повторил Джонатан, и на его лице появилась несмелая улыбка.
Только тут Регулус осознал, что до сих пор держит на весу руки с занесённым топором, а потому тут же расслабил их, сбросив вниз, и позволил топору выскользнуть из пальцев.
– Я же говорил, придёт день, – подошёл к Джонатану Флавиус и с улыбкой коснулся его плеча. – Она пришла в себя, видишь?
Они смотрели друг на друга так, словно у них был какой-то общий секрет, а затем Флавиус притянул Джонатана к себе и по-отцовски обнял.
Регулус увидел, как сморгнул слёзы Джонатан, растрогавшись, и ему стало неуютно. Каждый мужчина хоть однажды в жизни плакал, и едва ли найдётся тот, кому пришлось бы по душе присутствие в этот момент других людей рядом. Поэтому Регулус произнёс, почесав затылок:
– Я, пожалуй, прогуляюсь немного. Спина совсем затекла.
– А-й-й-й-я пойду отлить, – заметив его многозначительный взгляд, тут же протянул Джек, который, к счастью, хоть был и мертвецки пьян, но понимал: сейчас лучше оставить Джонатана и Флавиуса наедине.
Регулус побрёл по лесной тропинке прочь, задумавшись, сможет ли он когда-нибудь полюбить кого-то так же сильно, как Джонатан любил Элен? Когда он невольно вспомнил о Гермионе, ему показалось это возможным. Ведь после смерти Рона, после того, как она пережила практически то же самое, что и он, ему до дрожи хотелось оберегать её, заботиться о ней так, как никто никогда не заботился о нём. Да что говорить! Если бы такое было возможно, он бы и вовсе хотел никогда не отпускать Гермиону из рук, потому как с некоторых пор она стала для него необходимостью, источником, который подпитывал в нём жизнь и давал силы бороться.
– Эй, Регги, что, снова задумался кое о ком? – было ощущение, словно эти слова ущипнули Регулуса за зад, и он, остановившись, обернулся к Джеку, который, оказывается, всё это время брёл за ним. – Наш малыш наконец нашёл, кому засадить? – хрюкнув от смеха, не унимался Джек, и Регулус сам не заметил, как резко припечатал того к ближайшему дубу.
– Какого чёрта ты говоришь? – яростно выплюнул он, уставившись в мутные от алкоголя глаза Джека.
– Я лишь намекаю, – обдал его лицо перегаром тот, обнажив в хмельной ухмылке неровные желтоватые зубы.
– Твои намёки страдают ожирением, – прошипел сквозь зубы Регулус, ещё сильнее вдавив в дерево плечи Джека, при этом прекрасно осознавая, что при желании тот отбросит его самого в сторону, словно беспомощного котёнка.
Но Джек ничего не делал. Видимо, он просто опешил от реакции Регулуса, которая его в то же время забавляла.
– Эй, малыш, я же просто шучу. Ну? – вскинул тот руки в примирительном жесте, но уже в следующую секунду совершил роковую ошибку, добавив: – И вообще, если ты не хочешь её трахать, мог бы уступить её мне.
Если у Регулуса ещё оставались крохи самообладания, то последней фразой Джек просто выклевал их все до единой, словно дурная курица. А потому лицо Джека в этот же миг с характерным для ломающегося носа хрустом встретило кулак Регулуса, а уши – поток слов, проговорённых яростной скороговоркой:
– Во-первых, я никакой тебе не «малыш», сукин сын, – Регулус опять замахнулся, а второй рукой взял за грудки пошатнувшегося Джека и вновь пригвоздил к дубу. Он не знал, откуда в нём столько силы. – Во-вторых, я не желаю больше никогда слышать из твоего поганого рта и слова в таком духе о Гермионе, усёк? И, в-третьих, что же ты никогда не вспоминаешь свою милейшую Дороти, когда говоришь о желании «засадить»? Помнится, раньше ты всюду сновал с её фотографией, рыдал на плече у Флавиуса, рассказывая о своей сопливой любви. Или что, пропил «любовь» вместе с мозгами?
– Хватит, – еле слышно произнёс Джек, отвернув окровавленное лицо, скорчившееся в гримасе боли.
– Хватит? – слегка опустил кулак Регулус. – Почему хватит? Тебе не нравится слушать про свою «бейби Ди», с которой ты поругался перед тем, как попасть за Арку? Может, поэтому она тебя выгнала из дома: она знала, что ты, кроме как пить и сыпать идиотскими словечками, ни на что не способен?
– Хватит, Регги, прошу, – с мольбой посмотрел на него Джек и чуть сполз по дереву, но Регулуса уже было не остановить. Было ощущение, будто чудовище, которое уже не могло причинить вред самому Регулусу, нашло новую жертву и навёрстывало упущенное, изрыгая через его рот то, что обязательно ранит, ударит больнее, чем самый сильный кулак на свете.
– Так вот: ты действительно ни на что не способен. Ты просто трусливое животное, Джек, ведь вместо того, чтобы попытаться отсюда выбраться с самого начала, что делал ты? – брезгливо окинул его взглядом Регулус. – Ты пил, жаловался на несчастную любовь и старался самоутвердиться за счёт своего грязного рта, изрыгающего одну фразу глупее другой. И знаешь что? – понизил тон Регулус и, отпустив Джека, сделал ещё маленький шажок к нему. – Мне тебя жаль. Потому что рано или поздно мы все выберемся отсюда, а ты по-прежнему будешь гнить здесь заживо, вечно, жалея самого себя за то, что сдался, не начав бороться, хотя где-то там тебя ждала единственная женщина, а может, и вовсе единственный человек на свете, который тебя всё же любил.