Она открыла дверь, и он увидел ее — домашнюю, с распущенными соломенными волосами — и замер, а она стояла неподвижно, может быть, даже не узнала его в новой меховой куртке, да скорее всего это так и было, потому что внезапно лицо ее оживилось, и она завопила:
— Антон!.. Ты откуда свалился?
У него еще не совсем прошла боль, он едва процедил сквозь зубы:
— Можно я у тебя переночую?
— Да что за вопрос! — воскликнула она.— Разоблачайся, проходи. Будем ужинать, тогда и расскажешь.
Она накрыла на кухне. А он рассказывать не спешил, ел неторопливо — боялся, что вдруг опять схватит боль.
Но Светлана была нетерпелива:
— Я тебя слушаю.
Он старался говорить безразличным тоном. Заболел, получил направление на операцию, а после должен будет расстаться с флотом. Он еще не закончил, как увидел испуг в ее глазах:
— Так серьезно?!
Он почему-то почувствовал себя виноватым перед ней.
— Вот как, понимаешь, у меня все нелепо получилось.
— Не беспокойся,— сказала она решительно.— Я в лепешку разобьюсь — положу тебя в хорошую клинику.
Он усмехнулся:
— Я не об этом, Светка... Я про все. Семь лет плавал... А что было?.. Только Третьяков да ты... Где-то совсем на другом берегу... За туманом... не разглядеть...
— Чем же ты теперь будешь заниматься, Антон? — спросила она.
— Не знаю,— ответил он.
— А что ты умеешь?
— Ну, как сказать... По электроделу... Диспетчерская служба.
— Слушай, Антон,— вдруг спохватилась она.— Тебе ведь еще тридцать. Ты, если захочешь, многим можешь заняться...
— Например?
— Ты что, уже сдался, ничего не хочешь?.. Как же это так?.. Был такой парень — веселый, настырный... А если бы ты не заболел, тебе было бы хорошо на флоте?
— Нет,— сразу же ответил он.— Мне там не нравилось... Я там тосковал.
— По чему?
Он усмехнулся, подумал: она, наверное, ждет, что Антон ответит: «По тебе».
— По земле. Ты можешь, конечно, не поверить, но... Мне обрыдла давно пароходная жизнь... Совсем обрыдла. Я понял: надо бросать. Но не решался... Я не то выбрал... Не свое. Просто поверил отцу. Работал-то я хорошо. И грамоты, и благодарности. Но... не мое. Может быть, мне надо было остаться в Третьякове и не рыпаться... Одни могут, даже должны покидать места, где родились. Каждый имеет право на выбор. Ведь бывает так: человек останется там, где родился, а начинает сохнуть, хиреть, и все равно себя чувствует в своем доме чужим. Может быть, ему и родиться надо было не в этом месте, кто знает? Я очень не люблю, когда деревенских упрекают за то, что они подались в город, а сибиряков — что они оказались в столице. Чушь!.. Но я многое увидел, очень многое, и Третьяков — совсем не лучшее место на земле. Но оно м о е... Ты это понимаешь?
— А ты не думаешь, что это слабость? — неожиданно спросила она.— У тебя не получилось, и ты затосковал по старому... затосковал по тому времени, когда у тебя получалось.
— У меня все на флоте получалось,— ответил он.— Не о том говоришь. Я просто хочу на землю. И это надо проверить.
— Как?
— Ну, хотя бы вернуться в Третьяков.
— А ты не боишься снова ошибиться?
— Конечно,— кивнул он.— Но страх вовсе не исключает потребность проверить... узнать. Я всегда думал: подлинная сущность настоящего поступка и лежит в преодолении страха.
— Это так,— тихо сказала Светлана.— Но это только слова. А разве ты сам когда-нибудь решался на подобное?
—- Всегда. — Он улыбнулся.
— Что ты имеешь в виду?
— Все,— ответил он.— Я ведь тебя когда-то боялся. Но женился на тебе. Боялся моря. И стал моряком. Боялся своего капитана, но меня считали самым независимым штурманом на всем пароходе. Я всегда знал о своем страхе, но твердо верил: сумею его преодолеть.
— И сейчас веришь?
— И сейчас.
— Послушай,— вдруг догадалась она.— Значит, ты меня никогда не любил?
— Любил,— просто ответил он, хотя простота эта далась нелегко.— И сейчас люблю.
Она не отвечала, ей внезапно сделалось не по себе от его спокойного, рассудочного тона. Да, конечно, их юношеская любовь развеялась, растворилась, превратилась в прах, но из нее родилась болезненная тоска по минувшему, и эта тоска тоже была частью любви. Ведь была же, была бешеная скачка на Вороне навстречу полыхающей грозе, их отчаянная любовь в комнатенке на Васильевском острове и еще многое другое, это ведь было в их жизни. И не могла она такое забыть, нет, не могла. Потому-то глаза ее повлажнели.