Этот самый Селиванов был водителем, когда она еще совсем девчонкой тут бегала.
— Все шоферишь?
— А что, баранку крутим. Трех директоров, считай, пережил, а колеса вертятся.
— Что же,— хмыкнула она,— ты свою жизнь по директорам меряешь? Другие вон — по годам.
— А про года, Светлана Петровна, забывать надо,— весело сказал шофер. Он улыбался, и было видно, какой у него еще крепкий строй зубов, да сам он был хоть и низкорослый, худенький, но заметно — еще силен.— Года, они в общую Лету уходят, а директор каждый день под боком.
Он открыл дверцу перед Светланой, потом проворно обежал машину, сел на свое место и бережно, неторопливо тронул.
— Ну, живешь-то нормально? — спросила она.
— Да прилично,— кивнул Селиванов.— Сыновья благоустроены. Один в Свердловске, другой в Перми, младший здесь в прокатном шурует... Слыхала про прокатный-то? Ну, да ты, небось, про все слыхала, Потеряев-то у тебя в Москве бывал. Хорош цех. Нынче все туда. А что? Просторно, светло, вредности мало, и заработок имеется. Как новый цех, так туда народ и идет, а в старье кому охота копошиться? Из мартена вон бегут. Потеряев и то добывает, и другое. И привилегии всякие мартеновским, а все равно — бегут. Он, может, век стоит, а то и поболее в нем что ни ковыряйся — все равно старье. Потому гиблый у нас завод. Мой старший, когда в Свердловск когти рвал, ор невозможный поднял. Да тут, мол, надо под все цеха взрывчатку, чтобы так шарахнуло — кирпича бы не осталось... Что они понимают? Молодые-то? Как тут в войну горбатились, они понимают? Да и до войны... Вот хорошо, Потерпев прокатный сумел поставить, а то бы вся молодежь из Поселка дунула. У нас бои идут нынче крепкие. Это он тебе расскажет. Недавно я одного пузана из Москвы вез. Тот от Потеряева не в себе выскочил, весь путь до области пыхтел, все только одно повторял: у тебя директор сумасшедший. Я, Светлана Петровна, терпел, а как до аэропорта его доставил, не в силах был больше. Возьми да ляпни: это же надо, таких дураков в Москве держат! Я-то думал, если в Москве, то смекалистый. И что? Пузан этот вдруг говорит: может, вы, товарищ Селиванов, и правы, и директор ваш прав, только, говорит, никто такими заводами, как ваш, сейчас заниматься не будет, а есть внимание к крупным предприятиям, где быть настоящей металлургии. Вот о ней главная забота... Ну, ты скажи, почему у них обо всем забота, кроме как о каждой личности? Если тут люди два века шуруют, детей растят и хотят в этой местности еще дальше род свой продолжить, почему о них никто и думать всерьез не желает? Мол, маленькие вы, а есть большие. На маленьких — тьфу! А большим наше с вами глубокое уважение. Да кто же это народ у нас на маленьких и больших поделил?..
Они остановились возле заводоуправления. Светлана поднялась на второй этаж. Едва зашла в приемную, как от распахнутых дверей кабинета зашагал, раскинув руки, Александр Серафимович. В его осанке, улыбке, во всей его могучей фигуре ощущалось хозяйское, хотя одет он был не в строгий костюм, а в широкую синюю куртку, без галстука, в клетчатой рубашке — эдакий вольный вид, но он еще более подчеркивал свободу этого человека, который мог так вот одетый явиться по вызову в райком, или срочно поехать в область, или встретить неожиданно нагрянувшего гостя, хоть из самой столицы.
— Ну, Светлана Петровна,— заговорил он, чуть ли не лучась от радости,— в какую же вы, однако, даму вырубились. Недаром говорят: третьяковские женщины — лучшие невесты в округе. Год не видел, а поди ж ты... Столицы наших не портят. Рад видеть вас. Добро пожаловать.
Ее рука утонула в его больших ладонях, он сразу ее отпустил, повел к кабинету.
— Чайку? — спросил он, едва вошли они в эту просторную комнату, светлую, широкую, с длинным, как водится, столом, укрытым зеленым сукном, и письменным большим, вокруг которого стояло множество приборов.
— Спасибо, Александр Серафимович,— сказала она.— Дома отчаевничала.
Она села к длинному столу, и Александр Серафимович сразу же опустился напротив нее, как на дипломатических переговорах.
Это показалось Светлане смешным, и она рассмеялась, ведь она помнила, как отец, когда Светлана была еще совсем девчонкой, натаскивал длинного, худого, сопевшего от старательности Александра по математике, когда тот собрался поступать в политехнический институт, а потом, приезжая на каникулы, он наведывался к ним в дом и всегда робел перед Петром Петровичем, словно был его вечный ученик. Потому сразу перешла на «ты».
— Ну, что, Саша, воюешь? — сказала она простецки.— Говорят, московского начальника отсюда шуганул.
Потеряев взлохматил русые волосы, рассмеялся: