Хотела было опять позвать Фаустину, но передумала. Уже слишком поздно. И открыла дверь. Марио стоял у окна.
Она увидела его, и внезапно словно весь мир перевернулся — ей показалось, будто и не было всех этих долгих месяцев неведения, ужасно тоскливых недель ожидания. Марио, улыбаясь, решительно протянул к ней руки.
Она собиралась приблизиться к нему сдержанно, словно королева, изящным жестом подать ему руку и вежливо поинтересоваться: «Как поживаешь, Марио? Как прошло твое путешествие?» Но вместо задуманного приема она опрометью бросилась к нему, едва не запутавшись в длинном платье, упала в его объятия и, отчаянно зарыдав, прильнула к нему. Она была счастлива и в то же время чего-то стыдилась.
И вдруг почувствовала, как его руки подхватывают ее и поднимают высоко-высоко, и ей показалось, будто она слилась с ним в единое целое.
ПРОШЛОЕ И ЛЮБОВЬ
Она смотрела на Марио и улыбалась. Он ли принес ее сюда, в эту комнату, или они пришли вместе? Она не знала, не помнила, как все произошло. Они лежали в постели, и Марио спал, положив голову ей на грудь. Они были вместе, и она прикасалась к его коже, гладила ее. А может, это он, Марио, касался ее рук?
Как все было просто сейчас! И какой наступил покой, какое умиротворение снизошло на нее и царило вокруг.
Тело у Марио было крепкое, мускулистое, такое крупное рядом с нею, а лицо — зрелого человека и в то же время совсем детское сейчас, когда он спит у нее на груди. Ей хотелось поцеловать Марио в пухлые губы, еще раз вдохнуть в себя его дыхание, в котором — теперь-то она поняла это — было что-то невероятно влекущее, какой-то особенный запах… Нет, она не находила подходящего слова для его определения. Она не знала никакого другого аромата, хоть в чем-то похожего на этот. Он пьянил ее, этот запах, настолько, что она невольно закрывала глаза.
Нет, она не может решиться поцеловать его в губы — он проснется. Она лишь слегка шевельнулась, целуя его в голову.
Время словно перестало существовать в этой комнате. Оно прекратило мучить ее, терзать, владеть ею, душить. Теперь время могло течь сколько угодно, ничто уже не имело никакого значения. Теперь они могут оставаться в объятиях друг друга вечность. Она ощущала тело Марио и одновременно не чувствовала его. Оно не существовало отдельно от нее, было как бы частью ее самой, словно вошло в нее, в ее душу, и не существовало отдельно от нее с той минуты, как Марио погрузил свое лицо в ее груди, в ее живот, лоно, волосы, а его губы скользили по ее лицу, шее, соскам, коже, волосам и замирали в упоительном поцелуе на губах.
В таком вихре эмоций смешалось все — руки, губы, волосы, дыхание, стоны, слезы, улыбки, изумление, загадки, и ей казалось, будто для нее не существовало больше времени — ни прошлого, ни грядущего, а было лишь одно настоящее.
Она опять поцеловала Марио. Вот оно, то, к чему она стремилась всеми силами. Вот оно, это будущее, не имеющее границ, — один только душевный покой. Теперь ей не придется больше гнать от себя настоящее, стремясь поймать будущее, она уже настигла его. Как прекрасно тело Марио, его лицо и его легкое дыхание во сне! Да, он таков, каким она представляла его, таков, каким создала в своих мечтах.
Она смотрела на Марио полными слез глазами. Его лицо едва освещено, рот чуть приоткрыт. Как она сможет существовать без него? Но почему именно сейчас, когда она сжимает любимого в объятиях, ее вдруг охватил страх вновь потерять его? Почему она вся дрожит? Нет, это всего лишь отзвук прошлого донесся сюда, в эту комнату. И она улыбкой прогонит его прочь, не ожидая, пока любимый проснется. Она не спешит, пусть спит Марио, пусть спит.
Сон… С детства, с тех пор как она увидела человека, убитого молнией, всякий раз, когда начиналась гроза, она укрывалась в своей комнате, запирала ставни, забиралась в постель и, дрожа, старалась уснуть. Она обнаружила, что потом, когда проснешься, опять сияет солнце, воздух свежий и прозрачный и в небе радостно носятся чайки. А бывало, она ожидала падре Арнальдо, всегда задерживавшегося. Он говорил: «Приеду завтра», а она и счет потеряла этим «завтра». Каждый вечер бежала на мол встречать судно, искала падре среди сходивших на берег людей, но его не было. Завтра, говорили ей, завтра приедет. И тогда, вернувшись домой расстроенная, она, не дожидаясь ужина, спешила скорее заснуть, потому что так быстрее наступит завтра.
Потом Марио, приехав на остров вместе с Аппиани, тоже говорил: «Увидимся завтра после обеда, утром у меня дела». И она просила Марту не будить ее рано. Ей хотелось сократить время, проснувшись уже после полудня.
А потом Джулио. Время, прожитое с ним, было заполнено открытием собственного тела, нарядами, драгоценностями, красотой, искусством, домом, природой, музыкой, вкусной едой, праздниками, богатством. В ту пору сон означал для нее возможность прийти в себя от упоения чем-либо.
Она могла спать очень много. И нередко даже притворялась, будто еще не проснулась, чтобы побыть одной в своей комнате и вспоминать его, Марио, представлять, что он делает и что думает о ней.
Потом явился Наполеон, а с ним война, смерти, грабежи, трудности, отчаяние. Тогда ей все время хотелось уснуть и спать подольше, чтобы не вспоминать обезображенные тела Джулио и Сальваторе, трупы у Арсенала, солдата, которого она убила, виллу «Летиция», охваченную пожаром, и этот запах крови, пота, лекарств, душераздирающие стоны, отчаянные крики раненых солдат и страшный голод, ей хотелось спать, спать… Спать где угодно: на земле, на траве, ночью и днем. Всегда. Выспаться, чтобы позабыть свои раны.
А потом настало время, когда она упорно работала, чтобы вернуть себе утраченное богатство. Время, когда бросила вызов самой себе. Десять лет. В течение долгих десяти лет спать означало для нее не задавать себе вопросов: есть ли смысл в этой буйной жажде богатства, в вызове, который она бросила судьбе. Она съеживалась в комочек в своей одинокой постели, как бывало в детстве, и засыпала, лишь бы только отогнать все сомнения, все волнения и тревоги, чтобы дождаться будущего, то есть дня сегодняшнего, дожить до мгновения, которое перенесло ее сюда, в объятия любимого.
Теперь, с Марио, она может спать, как и он, заснуть счастливым сном. Но не хочет. Не может она спать сейчас, в эту минуту, которую так долго ждала, в эту минуту невыразимой радости. Теперь нет нужды убивать время, потому что не надо больше стремиться ни к какой другой цели. Она должна стать хранителем их счастья, стражем его безмятежного сна.
Марио спокоен, она видит это по его лицу: веки чуть вздрагивают, и на губах играет легкая улыбка, его грудь вздымается медленно, подобно морю в штиль. А ее, смотрящую на него, охватывает трепет, переполняют благодарность судьбе и радость покоя. Она не хочет засыпать, а хочет запомнить все, что заполняет эту удивительную минуту, — вещи, краски, запахи, запомнить необычайную гармонию, царящую вокруг.
Как прекрасно его тело — тело любимого человека! Лежащий рядом, он почему-то кажется выше ростом, гораздо выше. И она любит его, любит безгранично.
Она всегда любила его. Даже когда удалялась от него, когда избегала…
Она любила его и тогда, когда покидала ночью Тремити, переодетая монахиней, уезжая под чужим именем в незнакомое место, навстречу какому-то другому мужчине, когда долго сидела на корме и, глядя на далекий горизонт, в душе обрушивала на него самые горькие слова, стараясь изгнать, навсегда стереть его образ из памяти. Но это длилось лишь мгновение, один лишь миг негодовала она из-за пережитых обид, из-за его долгого отсутствия, ведь ей казалось, он оставил ее навсегда. Но вскоре его образ вновь вставал перед ней. И тогда она, заливаясь слезами, корила себя за слова, которые обрушила на него. Она нянчила его в своем воображении, как ребенка, вновь впускала его в свою душу, и он занимал в ней еще более почетное место.
Она жила с отчаянием в сердце, его отсутствие убивало ее. И тогда она снова старалась освободиться от него. Пыталась возненавидеть. Упрямо убеждала себя, будто сумеет забыть его. Но то была совсем жалкая попытка уйти от себя, ведь, выслушав упрек Марты, она с готовностью отказалась от возникшего злого и столь не свойственного ей чувства.