— А где книга?
— Какая книга, Иржик?
— Писание.
Лидушка вначале испугалась, но вскоре поняла, что Иржик, наверно, имел в виду книгу, которую читал его отец во время бури, когда она, заблудившись, попала в Матерницкую пущу. Но девушка не знала, где могла быть эта книга.
— Наверное, в лачуге осталась. Иржик забеспокоился:
— Уж не оставил ли я ее там, на столе, когда мне стало плохо. Может, кто забрел в лачугу и…
— Не бойся, Иржик, когда я пришла, книги там не было. Наверное, ты ее спрятал.
— Может быть, но если бы…—И Иржик сказал, где обычно хранилась библия. На другой день Лидушка принесла большую книгу. Юноша радостно засмеялся и горячо поблагодарил девушку.
Какие это были хорошие минуты, когда в ясный полдень, сидя у постели больного, Лидушка читала старую книгу Чешских братьев, лежавшую перед ней на маленьком столике. Иржик не мог оторвать взгляда от горевшего волнением лица девушки. Балтазар, когда позволяло время, тоже слушал, хвалил в душе Лидушку и удивлялся ей. Иногда Иржик засматривался на синеющие вершины гор, на белые облака, проплывавшие над ними в ясной лазури, на все, что виднелось из маленького окошка, перед которым от легкого ветерка колыхались кусты малины. Тогда он отдавался своим мыслям, и до его слуха доносился лишь нежный голос Лидушки. То, что Иржик сказал Балтазару и Лидушке, хотя они придерживались другой веры, о семейной священной книге Скалаков, было доказательством полного доверия к ним. А кому бы другому он мог довериться, кроме Салакварды и Лидушки? Ведь они доказали ему свою преданность и в постигшем его несчастье. Это сознание радовало Иржика, придавало ему силы, и по временам он смотрел на Лидушку с такой благодарностью и любовью, что девушка, подняв глаза от книги, вспыхивала и опускала взор.
Балтазару часто хотелось спросить Иржика о странном его поведении и о том, что произошло. Но, видя, что юноша еще не вполне поправился, он молчал.
Иржик уже встал с постели и начал понемногу ходить. Однажды, под вечер в воскресенье, он в сопровождении Лидушки впервые вышел из дому и направился к ольшанику. Девушка сказала, что ему будет трудно сойти вниз.
— Ничего, мне очень хочется навестить это местечко.
Они очутились на лужайке перед старой, уже совсем обветшавшей хижиной. Ветер сорвал одну ставню, и она висела, как сломанное крыло. Тропинка и каменные ступеньки заросли травой. Ольха до сих пор буйно зеленела, и только листья клена уже пожелтели. Иржик сел на ступеньку. Оба молча глядели на раскинувшийся перед ними вид. Когда Лидушка взглянула на Иржика, она увидела, что глаза его полны слез.
— Я так давно не был в этих местах, мне кажется, что я родился вновь. Вспомнил о своих, подумал о тебе. Если бы не ты, я бы сейчас не сидел здесь.
И он прижал ее голову к своей груди.
— Помнишь, как мы здесь встретились, потом разошлись, и вот опять вместе. Если б не пришлось нам больше разлучаться!
— А разве придется? —печально спросила Лидушка.
— Да, по крайней мере на время.
Лидушка хотела задать вопрос, но, увидев, что Иржик задумался, сразу осеклась.
— Не думай теперь об этом,—заботливо сказала девушка.—Хочешь, я тебе что-нибудь почитаю? Жаль, что не захватили цимбалы, ты сыграл бы, как тогда, но только не бешеный танец, а песню: «О боже, бесконечна…»
Она замолчала, а потом тихо спросила:
— Иржик, это ты тогда пел у леса, когда мы возвращались из Ртыни?
— Да, Лидушка, но теперь не будем говорить об этом, когда-нибудь в другой раз. Книга у тебя с собой? Ты читала, что написано на первой странице и на переплете?
— Я начала было, но так и не смогла разобрать старинное письмо.
Иржик взял книгу и стал читать рукописные пометки на переплете и на первом листе толстой бумаги. Записей было несколько, и сделаны они были в разные времена и разными почерками. Писать начал прадед, внук продолжал, а правнук еще не докончил. Это был архив Скалаков, их семейная хроника, отмечавшая только печальные события.
Иржик читал о том, как преследовались приверженцы Чешских братьев, о восстании в Опоченском крае, о страшном наказании, которому были подвергнуты восставшие крестьяне. Лидушка была взволнована. Она слушала, затаив дыхание и сжав руки. Иржик замолчал.
— Боже мой! —вздохнула девушка.—И все это из-за веры?
— Да, из-за беггардской, из-за евангелической,—горько усмехаясь, ответил Иржик.
— Я слышала от людей, да и бабушка тоже говорила, что евангелисты даже не христиане,—робко заметила Лидушка.
— О нас и не то еще говорили, а такое мы слышим на каждом шагу.—И юноша стал рассказывать о Чешских братьях и о своей вере.
Он замолчал, а Лидушка все еще не поднимала головы. Перед ней открылся новый мир.
— Подумай об этом, и ты сама уверуешь,—сказал Иржик. Он встал и вошел в хижину, считая своим долгом посетить
уголок, где скрывались от преследований его предки, где они прятали свои священные книги, где он сам, еще мальчиком, находил убежище со своей семьей. Иржик задумался, и только чей-то глубокий вздох привел его в себя. Возле него стояла Лидушка. Он видел, что она печальна и глаза ее полны слез. Иржик обнял девушку.
На пороге появился старый Балтазар Уждян; он молча посмотрел на них, и лицо его просияло. Сам он никогда не переживал такого, но радовался, как отец, видя своих детей счастливыми.
Покраснев, Лидушка вырвалась из объятий Иржика и смущенно потупилась. На просьбу Балтазара уйти, она стремительно выбежала. Балтазар остался с Иржиком наедине.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
СУМАСШЕДШИЙ. ВО ДВОРЦЕ
С минуту оба молчали. Наконец, Балтазар заговорил:
— Если бы ты знал, сколько пережила из-за тебя эта девушка.
— Знаю, батюшка, и никогда этого не забуду.
— Теперь я понимаю, почему она так грустила, бедняжка, особенно тогда, в Ртыни. Скажи, ты уже совсем здоров, Иржик?
— Да, батюшка, я скоро смогу уйти.
— Уйти? Почему? Тебе у нас не нравится?
— Не в этом дело. Помните, о чем мы говорили, когда я был у вас накануне торжеств в панском замке?
— Помню. А сейчас… сейчас я бы не колебался, но ничего не выйдет.
— Надо действовать, поэтому я и ухожу. Опять возьму свои цимбалы.
— Неужто опять юродивым? —испуганно спросил Бал-тазар.
— Иначе ничего не выйдет, вам я могу довериться, батюшка,—вздохнув, ответил Иржик.
Уждян задумался. Значит, предположение Нывлта было правильным. Теперь Уждян слышал подтверждение этого от самого Иржика.
— Иржик! Иржик! —воскликнул Балтазар, покачивая головой.—Не знаю, что и посоветовать, но скажи мне, как все тогда вышло в Ртыни.
— Проведал я, что вы там собираетесь, переписал у крестьянина прошение, которое он должен был подать в замок, и прочитал его вам. Теперь вы понимаете, что человек для господ раб, но все же…
— Думаешь, переменится?
— Должно перемениться, если мы будем стоять друг за друга. Поэтому мне нужно идти и открывать людям глаза.
— Подожди до весны, в Вене обещали отменить барщину.
— На это надежды мало, мы сами должны себе помочь.
— А вдруг господа узнают, что ты не…
— Доктор в замке признал меня помешанным,—сказал Иржик, горько улыбаясь.
— Ну, а если тебя схватят?
— Я уже там был однажды, и мой отец погиб за это дело на виселице.
Старый Балтазар Уждян не нашелся, что возразить.
Приближалась зима, когда Иржик покинул родную усадьбу. Лидушка в каморке плакала. Перед уходом Иржик сказал ей:
— Не пугайся, если до тебя дойдут страшные вести.— А Балтазара он попросил: —Утешайте ее, батюшка, вы ведь все знаете. Я скоро опять приду к вам отдохнуть и набраться сил.
— Только приходи скорей, приходи,—сердечно звал его хозяин.—Вот это парень! —бубнил он на конюшне.—Да, в нем течет кровь Скалаков! Дай бог ему счастья!