— Что случилось? —спрашивали все наперебой.
— Что случилось? Но ведь вы же сами хорошо знаете, что нас обкрадывают и обдирают. И дочь у меня забрали. А пока я хлопочу о ней, из меня, седого человека, шута делают.
Успокоившись, Балтазар рассказал, что он уже три раза был у князя с жалобой на плговского эконома, который увел Лидушку, но его каждый раз выпроваживали и назначали явиться в другой раз. Сегодня его просто выставили и приказали больше не беспокоить князя. Князь, мол, все равно не примет его, так как эконом действовал по закону.
— Вот я пришел за советом и помощью,—продолжал Балтазар.—Я хочу вам сказать, Рыхетский, что в замке обнаглели до крайности. Соседи, вы даете себя мучить, а я не позволю. Если вы не поможете мне, сам себе помогу. Мне не привыкать рисковать жизнью. Недаром я тридцать лет прослужил в армии.
— Мы все с вами! —кричали крестьяне.
И они решили собраться вновь, как только Достал подаст знак. Иржик многозначительно посмотрел на Достала, который понимающе кивнул головой.
— Вот тогда и решим, как и что, во всех подробностях, а пока каждый делает, что может, у себя дома.
— Помоги нам бог! —сказал седовласый староста, и все горячо повторили его слова.
— Как только будет что-нибудь новое, я дам вам знать через Иржика,—сказал Рыхетский.—А пока подпишитесь, что все вы согласны и все стоите за общее дело.—И он вынул из стола бумагу, чернила и перо.
— Командир, первый! Рыхетский подписался.
— Распишитесь за меня, а я еще и по-своему распишусь, если нужно,—сказал Балтазар и поставил над своим именем, написанным Рыхетским, три крестика.
Старосты один за другим подписывались или ставили крестики на листе бумаги.
— А что же вы, Ржегак из Слатины, хотите последним подписаться?—спросил Достал.
~— Зачем толкаться, места хватит,—спокойно ответил Ржегак, моргая глазами.
— Подписано! —воскликнул вскоре Нывлт и, взяв лист, прочел вслух, что все клянутся и обязуются крепко сплотиться для защиты крестьянства. Тот, чье имя он называл, подходил к Рыхетскому и пожимал ему руку.
Так поочередно сделали все присутствующие.
За окном раздался конский топот. Выглянув в окно, крестьяне увидели всадника в темно-красном бархатном кафтане, расшитом золотом, который рысью ехал рядом с дамой, сидевшей на красивом белом коне.
— Это сестра князя.
— А этот мужчина?
— Гость из замка. Говорят, их много съедется на какой-то праздник.
— И на нашей улице будет праздник,—сказал Иржик, до сих пор молча стоявший у окна.
— Смотрите, а вот и сам.
Показался князь, который на небольшом расстоянии от сестры медленно ехал в сопровождении камердинера по дороге к лесу.
— Возвращается с прогулки. Вы только посмотрите, как он плохо выглядит.
Бледное лицо молодого князя действительно имело болезненный вид.
— Если бы он столкнулся с вами, Салакварда, навряд ли удержался бы на коне,—сказал один из крестьян.
— Пропал бы, как муха,—добавил другой.
— Неплохо, если бы все они подохли, как мухи! —отозвался чей-то голос.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
БУРЯ
Земля подмерзла. Выпал снег. В замке было тихо. Празднества, к которым готовились, не состоялись. Гости не приехали. В лесах Находского панства не звучали веселые звуки рога, не слышался лай собак и крики ловчих. Князь заболел; ослабевший, он не мог выходить из своих покоев, сердился и скучал. Нечего было и думать о поездке в шумную столицу. Ненадолго приехали молодой Коллоредо и маркиз д’Эрбуа. Кол-лоредо быстро уехал, но забавный, жизнерадостный француз остался. Княгиня, князь, его веселая сестра и д’Эрбуа составляли все общество. Маркиз занимал и развлекал всех, особенно хандрившего князя, рассказал ему о всех нашумевших историях и скандалах, которые произошли за это время в Вене. Он сообщил, что мадемуазель фон Стреревитц вышла замуж. Она подцепила какого-то старого советника, маркиз описывал, как старик ревнует свою молодую жену, но та продолжает развлекаться по-прежнему.
— Вы бы могли об этом рассказать,—промолвил с улыбкой князь,—она, наверное, и о вас не забывает! А мадемуазель Зале! Та опять будет чудеса творить. Она, конечно, ждет меня—о, как она танцует! А тут, в этом проклятом замке, словно в пустыне, ах! —простонал князь, хватаясь за поясницу, и придвинулся ближе к камину.
Наконец, и д’Эрбуа покинул замок.
Тоскливо и печально было в роскошных покоях древнего замка панов Смиржицких, ныне резиденции Пикколомини. Но вскоре произошло нечто, что вывело князя из состояния апатии и заняло все его мысли. Это не была, однако, нежная улыбка танцовщицы Зале. Раздался сильный и грозный голос—голос народа.
Инструкция взволновала крестьян. О ней толковали и ее обсуждали во всей округе. Особенно задумывались крестьяне над примечанием. Инструкцию разъясняли старосты — наиболее степенные крестьяне. По всем деревням наблюдалось необычное волнение. Казалось, словно роятся жужжащие пчелы, словно пролетает над лесом ветер, предвещающий бурю. Тяжелый гнет, обманутые надежды, а сейчас эта уступка правительства—необычайно взволновали весь край. Достаточно было одного толчка, малейшего сигнала, чтобы вся эта масса пришла в бурное движение. Тупая покорность и смирение исчезли, они потонули в общем потоке возмущения. Слухи и толки все возрастали. Когда-то мертвенно-спокойная гладь взволновалась. Любое волнение крестьян для обитателей замка было нежелательным, считалось ими противозаконным, а нынешнее они расценивали как необычное. Чиновники князя призадумались. Иржик Скалак теперь редко пел и играл на цимбалах по деревням. Его часто можно было видеть на дороге, ведущей из Ртыни к Махову; он поддерживал связь между Рыхетским и Досталом. Старая рыхта —«губерно» — ожила. Туда часто приходили крестьяне из окрестных деревень. Они о чем-то шептались с Рыхетским и исчезали. В трактирах и корчмах царило оживление, все говорили только о подложном документе.
— Настоящий патент с золотой подписью государыни находится в замке, но господа его прячут.
— Они его не отдадут.
— Пусть не отдают, лишь бы сказали нам: не ходите на барщину, мы больше не имеем права вам приказывать.
— Ах, черт возьми, до чего дошли. Ведь это просто грабеж!
— Мы сами возьмем,” что нам полагается!
Вскоре на рыхте состоялось второе совещание. Расходясь, люди пожимали друг другу руки со словами:
— До встречи у замка!
Вслед за тем по Находской округе распространились листовки. Старосты передавали их из дома в дом. В них было написано:
«1. Никто не смеет выходить на барщину, ни на платную, ни на даровую.
2. Каждый должен запастись хлебом на три дня и быть наготове как днем, так и ночью.
3. Когда раздастся звон большого колокола, каждый должен прийти на этот зов.
4. Дома, брошенные помещиками, разрешается грабить и поджигать».
В полицких деревнях эту листовку распространял Достал.
— Гей, на панов! —радостно кричал народ.
— Боже мой, что это делается? —говорили боязливые женщины.
— Мы сами пойдем за золотым патентом! —говорили крестьяне, имея в виду документ, который государыня будто бы подписала золотом.
— Мы не будем больше ходить на барщину! Раздался звук цимбал, и Иржик запел:
Мужик, не дай себя терзать, Не дай семь шкур с себя спускать, Отбей ты косу, цеп возьми, Всех панских прихвостней гони!
Так кончалась его песня. Теперь он мог сбросить с себя маску юродивого.
От деревни к деревне, словно на крыльях, летел крестьянский «Отче наш» с новыми заключительными словами. Многие уже побросали работу, иные на радостях стали выпивать.
— Эге-гей! Мы будем свободны!
Буря должна была грянуть сразу, неожиданно, она должна была ошеломить врага. Но ее приближения нельзя было скрыть. Вести о ней дошли до замка и породили страх.
— Негодяи, мошенники! —повторял потрясенный управляющий и посматривал на Лашека, сидевшего на злополучной лавке в прихожей канцелярии. Ореховый прут болтался у него на боку. Управляющий уже не мог приказать ему: «Лашек, лавку!» Таких бы Лашеков да побольше, да не с ореховыми розгами. Гнев управляющего нарастал. В канцелярию робко вошел Ржегак из Слатины. Он воровато огляделся, поморгал глазами и стал рассказывать. Плут говорил не прямо, а обиняками. Обрадованный управляющий нетерпеливо выспрашивал его. Пусть Ржегак говорит все, он обещает ему уменьшить, а то и совсем снять с него барщину. Тогда крестьянин предал своих товарищей и рассказал все, что знал. Он положил на стол одну из листовок, во множестве ходивших по краю. Познакомившись с ее содержанием, управляющий побледнел.