Ларс до сих пор ощущал непреодолимую тягу к горам, к облакам – «что и птица не пролетит», к своему непокоренному восьмитысячнику. Жалея себя, издеваясь над собой, он соглашался на меньшее – пик Кангбахен. Он знал, что никогда не ступит на такую высоту, поэтому был в своих мыслях необыкновенно упрям.
2
В столице Таджикистана командира поджидали Дитер Крамер, Хорст Кепке и Мартин Вестервалле, наиболее близкие ему люди, с которыми он прошел огонь и воду. Они встретились на Привокзальной площади, как и было договорено.
– Как переход? – спросил Кепке не без зависти. Он был вторым и последним альпинистом в бригаде и еще помнил трепетное состояние, стоя на вершине Монте-Розы. Ему казалось тогда, что он проник в некую тайну, которую уже вдыхал вместе с морозным воздухом Альп, но еще не понимал ее смысла. Что-то божественное витало тогда над ним, будто он примерял ореол всевышнего, ставшего тогда милосердным и уступившего на время свое могущество и силу молодому немцу. Да, пожалуй, Хорст Кепке чувствовал тогда себя богом: он на вершине!
– Переход? – переспросил Шеель. И поборол в себе желание отмахнуться: переход как переход. – Если бы мои проводники не перли героин, а я не держал в голове пятнадцатилетний срок за контрабанду, незаконный переход границы и ношение огнестрельного оружия, то переход можно было бы назвать скучным. Я совершил два преступления и стал соучастником третьего. По здешним уголовным меркам, это пятнадцать лет. За все.
– Вижу, в дороге ты время зря не терял, – заметил Кепке, – зубрил уголовный кодекс.
– Да, изучал не только бадахшанские тропы.
– Больше ничего с тобой не приключилось?
– Пяндж, – командир скривился. – Этот городишко буквально кишит пограничниками. Но проводники знают свое дело. На контрольно-пропускных пунктах мы не задерживались больше чем на минуту. Здесь главное – знать, кому и сколько дать на лапу. В основном говорят на русском, и это называется «все схвачено». Как вам город? – спросил командир, «выводя» на разговор нелюдимого Вестервалле.
– Говорят, раньше это был кишлак, – ответил Мартин, здорово похожий на Дитера Болена из поп-группы «Модерн Токинг»: белокурый, белозубый.
– Так и Берлин начинался с деревушки, – хмыкнул Шеель. И задал вопрос в продолжение темы: – У вас был разговор с главой нашей диаспоры?
Ответил Кепке:
– Он дал нам расклад на группировку некоего Сарацина.
– Слушаю тебя, Хорст.
– А меня ты не хочешь послушать? – не без раздражения спросил Дитер Крамер. – Ты даже со мной не поздоровался. Я что, из Турции?
– Извини, я перепутал тебя с местным. Ты стоял, как на автобусной остановке, ходил туда-сюда, поглядывал на часы, похлопывал себя газетой. Здравствуй, Дитер.
Крамер махнул рукой. Кепке продолжил:
– Сарацин считается одним из главных авторитетов в городе. В середине восьмидесятых подмял под себя всю коммерческую деятельность, после распада Союза – частный бизнес и государственный. Затем перенес свою деятельность за рубеж. Его влияние почувствовали на своей шкуре некоторые бизнесмены из Германии.
Хорст Кепке говорил о человеке, мать которого была русской, отец – таджиком. Тридцать пять лет. Из них четыре года отсидел за вымогательство. И сейчас для него не лучшие времена – больше половины предприятий Душанбе стоит. А до войны Сарацин контролировал несколько государственных заводов. Под его опекой находилась и станция «Душанбе», то есть грузовые перевозки. Боксер. Особых успехов на ринге не снискал, зато продвинул пару боксеров, которые сейчас тренировались в Германии и уже успели провести несколько боев под эгидой Всемирной боксерской ассоциации.
– Финал играют двое.
– Что? – не понял Кепке.
– Финал играют двое, – повторил Шеель.
В этот раз помощник понял командира. И спросил, принимая спортивную терминологию:
– Тогда почему ты выбрал игру на выезде? Почему бы нам не подождать, когда Сарацин со своей бригадой приедет в Германию?
– Я военный человек, Хорст, и принимаю войну, которую мне объявили. Мы дадим бой здесь, и тогда охотники за чужими деньгами поостерегутся лезть на наши земли. Они будут биты здесь и призадумаются: а что будет там, на немецкой земле?
«Да, – ухмыльнулся Кепке, – разводила из тебя никакой, даже сказать толком об этом не можешь». И невольно содрогнулся: если уж командир не может толком объясниться на немецком, то как же его поймут таджики на русском?.. Шеель и большинство боевиков его бригады уже четыре года жили в Чехии и отлично говорили по-чешски. Шеель считал, что русский – сродни чешскому, и даже доказал это на практике: он нашел общий язык с русскоговорящими проводниками.
Кепке поостыл: командир не на олимпиаду полиглотов приехал, а устранять проблему. Главное, не то, как он говорит, а как быстро и точно стреляет.
Шеель не сказал правды о своей миссии даже главе «Дипкорпуса», с которым его связывали приятельские отношения. Беспредел, с которым столкнулся Шеель, здесь, на постсоветском пространстве, называли «крышеванием»; сам Шеель придумал для бандитских группировок заковыристое определение: административно-крышевое образование. После падения в 1989 году Берлинской стены вместе с немцами, подражая, однако, туркам, на немецкие земли хлынули криминальные элементы из России, Казахстана, Таджикистана; некоторые – маскируя свой интерес за спортом, привозя на соревнования боксеров-профессионалов, находя тренировочные базы. Ларс не стал раскрывать имя своего товарища, который попал под влияние душанбинской криминальной группировки, на то у командира были основания, и на них он строил далеко идущие планы. Шеель обалдел, когда услышал: «Ты знаешь, Ларс, я имею в Берлине свой бизнес, и вот недавно ко мне подошел человек и назвался Сарацином. "Теперь, – сказал он, – я крою твой бизнес, а ты будешь отдавать мне десять процентов с прибыли. Иначе секир-башка – и тебе, и твоим родственникам". Дальше последовал вопрос при ошарашенных глазах: "Как же они на меня вышли?" Шеель ответил на него легко: "Даже слепой кабан может найти желуди".
Похоже, и Хорст Кепке думал в том же направлении, потому спросил:
– Ларс, ты не хочешь закрыть белые пятна в этом деле? Кто тот человек, за которого ты хлопочешь, а мы с твоей подачи – помогаем?
– Помочь ты можешь в другом деле: у меня огород не пахан, – отрезал командир. – Не задавай вопросов, Хорст, и это касается всех. – Шеель остановил свой колючий взгляд на каждом из боевиков. – Мы работаем не за еду, а за хорошие деньги. Не задавать вопросов, а попросту держать язык за зубами – один из пунктов договора. Другая причина, по которой я поставил подпись под договором, – это чертова саранча, «темно-серые» азиаты, которые взяли в оборот белого человека. – Шеель отнюдь не артистично выкатил глаза и резанул себя рукой по горлу. Сам он был смертным, но расистские убеждения поселились в нем навечно. – Я веду вас к цели. До этого вы не часто обременяли себя вопросами: зачем, почему. «Коричневый» ублюдок заявил права на моего… – командир выдержал паузу, неотрывно глядя на Кепке: – Ну, Хорст, заполни паузу, как ты просил закрыть белые пятна.
Кепке был вынужден повторить незаконченную фразу командира с самого начала:
– «Коричневый» ублюдок заявил права на твоего товарища.
– Не угадал, Хорст. Он заявил права на нашу дойную корову. Я вам немного приоткрою глаза на вещи. Наша «дойная корова» из Чехии, имеет свой бизнес в Германии, попала в лапы таджикской бригады. Мы здесь для того, чтобы положить этому конец. Раз и навсегда. В логове врага. Это мое убеждение. И мой стиль. Хотя мне еще ни разу не доводилось работать с бикфордовым шнуром через плечо в самой Турции. А было бы неплохо. Человек может воевать за что угодно, даже за чистую слезу на щеке золотого ребенка. Кажется, так говорят англичане. Но я без раздумий готов броситься в бой за тонну золота. «Летучей мышью» улетела та пора, когда за самое маленькое жалованье я был готов играть самые большие роли. Но давайте закроем эту тему, она для вас действительно сложна. Где вы остановились?