— Она сказала мне, что ты вернулась. — Отец Сетиса с усилием разогнул спину, бросил пылающий взгляд на Орфета, потом оглядел Алексоса. — Ты, должно быть, Архон.
— Верно, — подтвердил Алексос.
Старик фыркнул. Посмотрел на Шакала, на Креона, огляделся, устремил взгляд в темноту по углам.
— А где же Сетис? Где мой негодный сын?
* * *Ночью, лежа на кровати из пергамента, которая шуршала и скрипела при каждом ее движении, Мирани вспоминала, каким неподвижным осталось лицо старика, когда Креон сообщил ему страшную весть о сыне. В нем не дрогнул ни единый мускул, как будто малейшее движение или слово могли вывести несчастного из равновесия.
А Телия сердито воскликнула:
— Сетис обещал привезти мне подарок! — И эти слова рассекли воздух, как удары ножа.
Отец отвернулся и прошел в темную глубину палаты. Орфет долго смотрел ему вслед, потом пробормотал:
— Обещал — значит, принесет, девочка. Не вешай нос.
Мирани лежала без сна, широко раскрыв глаза. Здесь, внизу, было тепло, в царстве мертвых температура не менялась круглый год, и стояла полная тишина.
Перевернувшись на спину, она уставилась в каменный потолок. Сетис пошел на это ради нее. Так сказал Орфет. И верно, она подметила эту вспышку алчности и поняла, что он об этом догадался. Но идти на такой риск! Удастся ли ему опасный замысел? Или его уже нет в живых? Мысль об этом пронзила ее ударом, Мирани села, стиснула пальцами жесткое одеяло.
— Ответь! Жив он или нет? — спросила она у Бога.
Темнота проглотила ее слова, смягчила их, зашелестела. Они прокатились эхом по трещинам в камнях, прервали далекий храп Орфета, потревожив его сон. Потом храп раздался опять.
— Жив.
Сначала ей почудилось, будто ответил Бог, потом она увидела отца Сетиса.
Он стоял по другую сторону тонкой пурпурной занавески, которой Креон отгородил для нее уголок.
— Входи, — прошептала она.
Он прошел под занавеской, всклубив пыль. Сел на кровать — та скрипнула. Мирани спустила ноги на пол и взяла его за руку. Ладони у старика были мозолистые, шершавые: он с Креоном долгие часы трудился в подземных коридорах, возводя тайные ловушки.
— Ты не мог услышать, — прошептала она.
— Просто я сам подумал о том же. — Его голос был сумрачен. — Я спросил Алексоса. Он сказал, что Сетис находится там, куда он хотел попасть — в самом сердце событий. — Он поднял глаза. — Ну, а раз мальчик — Архон, значит…
— Да, — кивнула Мирани. — Он всё знает.
Лицо старика было бледным, как будто долгие месяцы без солнечного света лишили его жизненных сил. Седые волосы коротко подстрижены, кожа сухая, морщинистая.
— Музыкант сказал, что Сетис сделал это ради тебя, Мирани, но это еще не вся правда. — Он пожал плечами. — Мы с сыном никогда не были близки. После смерти его матери у меня на руках осталась Телия — крохотный комочек, маленькая капелька жизни. Я должен был заботиться о ней. Времена были тяжелые. Я упал со строительных лесов и больше не мог работать — я ведь был каменщиком, пресветлая, очень хорошим. Пришлось Сетису зарабатывать нам на жизнь. — Он опять пожал плечами. — Я питал на него большие надежды. Говорил: поступи на службу к Аргелину. Поднимись на вершину. А он вместо этого пошел в Город. Я поливал его презрением Четвертый помощник архивариуса — это жалкая букашка в муравейнике писцов. Ну чего можно добиться на такой работе! Всякий раз, когда он приходил домой, мы ссорились. Поэтому он перестал приходить.
Мирани подергала край простыни.
— Он такой же, как ты, — сказала она.
Старик приподнял голову.
— Ты так думаешь? — удивленно спросил он.
— Да. Упрямый. Считает, что он всё знает лучше всех на свете.
Она старалась приободрить его, но голос предательски дрожал. Она откашлялась.
— Знаешь, мой отец был таким же. Он хотел, чтобы я попала на Остров, и ради этого много лет давал взятки нужным людям. Наверное, сейчас он сходит с ума от беспокойства. — Она старалась не думать ни об отце, сидящем в библиотеке среди своих свитков, ни о большом, продуваемом всеми ветрами доме над гаванью Милоса, ни о старых слугах. — Я бы хотела послать ему весточку. Просто сообщить, что я жива.
— Пока держат блокаду, ничего не получится. — Старик потер лицо шершавой рукой, в темноте раздался шорох. — Вот что я хочу сказать. Не вини себя. Мой сын заносчив, он всегда таким был.
— Но ты его любишь, — тихо сказала она. Эти слова прозвучали почти как вопрос.
Старик вздохнул.
— Люблю, когда его нет поблизости, — пробормотал он. — А когда он рядом, ругаю и называю дураком.