Внезапно в горле пересохло, к ней подступила уже знакомая дурнота. Именно так она чувствовала себя после возвращения из Лабиринтов, когда перепуганный до смерти мистер Мохаммад вместе с охранником нашли ее без сознания на полу музейного хранилища, кое-как приведя в чувство нашатырем и водой, а потом ещё бледную и слабую усадили на лавочку во внутреннем дворике музея.
За окном машины, к счастью, уже появились живописные улочки старого университетского Кембриджа. Александра поняла, что сейчас ей просто необходимо остановиться и подышать свежим воздухом. Дождь давно закончился, небо выглядело ярким, умытым, солнечным. Она припарковалась у маленького городского сквера, стараясь побыстрее отогнать слабость, которая вдруг напомнила ей о событиях в Каирском музее. Алекс с удовольствием, маленькими глотками вдыхала наполненный озоном воздух, касаясь мокрых глянцевых листочков на кустах. Да, было абсолютно правильным решением не ехать в таком подавленном состоянии сразу домой в Лондон, а побродить здесь немного.
Впервые она побывала в Кембридже со школьной экскурсией. В этом городе с легким оттенком чопорности, время будто бы остановилось. Ещё тогда ее поразили величественные здания, видевшие на своем веку сотни необыкновенно талантливых людей, изменивших мир, старинные плиты, по которым она ступала, казалось хранили в себе бесчисленные секреты и тайны. Видимо в тот момент у маленькой Алекс впервые пробудилась тяга к истории.
Хотя для своей дальнейшей учебы она выбрала Оксфорд, ее внутренняя связь с Кембриджем никогда не прерывалась. Но сегодня, она чувствовала себя здесь заблудившейся странницей, пытавшейся ухватиться за нечто знакомое и близкое, заглушить в душе саднящее эхо разбитой мечты. Мечты о самом дорогом и любимом человеке, для которого с этим городом было связано так много: и хорошего и трагического.
Внезапно, что-то маленькое и легкое приземлилось ей под ноги, Алекс увидела первый символ приближающейся осени. Она подняла желтоватый лист и нежно расправила его на ладони. Вся жизнь — это неизбежность: сонная зима сменяется весной надежды, яркое лето сгорает в кострах прекрасной и печальной осени. Всему свое время, у каждого своя история и свой путь. Сегодня Уильям ясно сказал ей об этом, и она его услышала. Пусть все будет так, как он считает правильным, это его выбор. Она попробует выстроить свою жизнь без него, она спрячет свою боль вместе с этим листком в страницах рукописи, которую никогда больше не откроет….
__________________________________________________________________________
Сделать пару шагов в ее сторону… Всего лишь пару чертовски трудных шагов! Догнать ее на пороге, решительно развернуть к себе, прижать крепко…сцеловать эти слезы отчаяния с милого лица…
Много раз с того дождливого субботнего дня Уильям прокручивал в голове их разговор, ее последние горькие слова, брошенные ему в какой-то полной безнадежности. Он представлял себе, что мог остановить Алекс, ведь он мог… Но эти минуты раскаяния сменялись въевшимся в его душу сарказмом: «Ты уже позволил себе однажды пойти на поводу у собственных желаний, эгоистично и по-мальчишески, не оценив возможные последствия, не подумав о судьбе Алекс… Малодушно позволил ей приехать, зная чем все обернется…»
«Но свою одержимость и свободу Вы любите намного больше!». Что же пусть она думает, что угадала. Так будет легче, так будет проще для нас обоих, — думал он в оглушающей тишине своего пустого дома, меря шагами маленькую гостиную, где так пронзительно не хватало ЕЕ!
Нужно было возвращаться к работе, и Уилл вновь окунулся в давно исчезнувший мир. Стихи из папируса, найденного в усыпальнице Иситнофрет, поражали Лэма своей искренностью, какой-то живой чувственной силой:
Любимая — мой амулет:
При ней становлюсь я здоров.
От взглядов ее — молодею,
В речах ее — черпаю силу,
В объятиях — неуязвимость.
Быть бы мне черной рабыней,
Мойщицей ног!
Мог бы я вволю
Кожей твоей любоваться.
Рад бы стиральщиком стать
На один единственный месяц:
Платья твои отмывать
От бальзама и мирры душистой.
Быть бы мне перстнем с печатью на пальце твоем!
Ты бы меня берегла,
Как безделушку,
Из тех, что жизнь услаждают.
Читая эти строки, он на мгновение ощутил близость к человеку, который написал их тысячелетия назад. Ему вдруг вспомнились те эмоции, что он испытал при открытии усыпальницы, когда необъяснимо легко прочел текст на одной из стен. Чувства неизвестного поэта каким-то мистическим образом переплетались с его собственными. Так проникновенно мог рассказать о них лишь тот, кто познал настоящую любовь и страсть, тот, кто страдал от разлуки…
Сердце вдруг ускорило свой бег, в висках застучало, ладони вспотели. Ее рассказ…Все что она говорила ему, история известная ей из каких-то секретных источников… Неужели есть еще что-то, артефакт, рукопись, которой он не придал значения, но она нашла среди вещей переданных Каирскому музею?! Да какая в сущности разница, откуда она узнала! Теория о связи царицы Иситнофрет с Верховным визирем ее отца, их несчастной любви выглядела бы лишь легендой, красивой печальной сказкой, но…имя Афири, упоминавшееся в рукописи и неизвестное пока никому кроме Уилла, заставляло всерьез задуматься.
Эти летние месяцы после возвращения из Египта он провел в надежде, что разгадка близка. Его опыт подсказывал, что скорее всего ключом к последнему папирусу служит какое-то определенное слово. Возможно, ответ скрывался в усыпальнице, но сейчас ее нельзя было исследовать. Эта беспомощность приводила Уильяма в бешенство. Вот почему он до сих пор не опубликовал уже переведенные тексты, не написал ни одной статьи, не дал интервью. Работа над расшифровкой на самом деле была давно заброшена, он был в тупике и лишь терпеливо ждал, когда возобновятся переговоры с египетской стороной.
Алекс несколько раз упомянула имя визиря — Мхотеп. В тексте любовной поэмы автор не называл себя, скрываясь за красивыми фигурами речи. Лэм вдруг машинально взял карандаш и начертил несколько возможных вариантов записи имени визиря. Что-то в этих иероглифах показалось Уильяму знакомым. В голове стали выстраиваться уже неоднократно проработанные варианты шифра к последнему папирусу.
Впервые за несколько недель он достал из ящика своего письменного стола объемную папку и, положив перед собой обрывок тетрадного листа, на котором только что выводил древние символы, принялся за работу, чувствуя уже знакомое, терпкое, опьяняющее предвкушение долгожданного открытия.
------------------------------------
Мне смерть представляется ныне
Исцеленьем больного,
Исходом из плена страданья.
Мне смерть представляется ныне
Благовонною миррой,
Сиденьем в тени паруса, полного ветром.
Мне смерть представляется ныне
Лотоса благоуханьем.
Безмятежностью на берегу опьяненья.
Мне смерть представляется ныне
Торной дорогой.
Возвращеньем домой из похода.
Мне смерть представляется ныне
Небес проясненьем,
Постижением истины скрытой.
Мне смерть представляется ныне
Домом родным
После долгих лет заточенья.
Уильям снова перечитал перевод и застыл над ним, пораженный словами последнего письма царицы Египта, которая уходила в вечность с такой радостью. Рассказ Александры оказался правдой. Имя Мхотепа помещенное почти в каждый иероглиф изменяло суть написанного, и становилось ключом к шифру.
Только это имя могло открыть смысл последнего папируса, составленного лично Иситнофрет. Она ждала воссоединения с тем, кто ушел намного раньше нее, всю свою жизнь. Ожидание воплотилось в прекрасных и печальных стихах, которые спустя тысячи лет предстали перед своим первым и пока единственным читателем.
Почему он так долго не позволял себе поверить в теорию Алекс? Старый чванливый болван! Всегда сам ненавидел ученых, которые добившись чего-то в науке, начинали считать себя пупом земли, игнорируя идеи более молодых и неопытных коллег.
Он поднял глаза и посмотрел в окно, за которым уже занимался рассвет. Просидев ночь за работой, Уильям почти не чувствовал усталости, так было всегда, когда он хотел поскорее добраться до истины. Но все же нужна была передышка, хотя бы короткий сон, душ, чашка горячего кофе. Вторая часть зашифрованного папируса должна была открыть ему ответы на все вопросы: действительно ли могущественная царица пожелала оставить свою роскошную усыпальницу пустой и где находится истинное место ее захоронения?