Она разбирала стопку, выбирая приглашения, и крохотный пузырек возбуждения поднимался в ней. Приятно быть желанной, приятно носить красивые платья и танцевать в красивых залах. Что с того, что общественное мнение в Дублине поддерживает англичан? Она теперь знает, что улыбки и наряда общества, правила и поступки, чествования и остракизм, триумфы и поражения — только неотъемлемая часть игры. Ничто из этого не было важно, ничто не имело значения в реальном мире, вне позолоченных бальных зал. Но игры придуманы, чтобы в них играть, а она хороший игрок. Она была рада, что приехала в Дублин после всего. Она любит выигрывать.
Скарлетт мгновенно узнала, что присутствие графа Фэнтона возбудило весь город и послужило поводом для разных толкований.
— Моя дорогая, — сказала Мэй Таплоу, — даже в Лондоне люди только об этом и говорят. Каждый знает, что Фэнтон считает Дублин третьеразрядным провинциальным поселком. Его дом не открывался десятилетия. Какая причина привела его сюда?
— Не могу представить, — ответила Скарлетт, смакуя мысль о реакции Мэй, если бы она сказала ей.
Фэнтон, казалось, появлялся во всех местах, куда ходила она. Скарлетт его приветствовала холодно, учтиво и не обращала внимания на выражение высокомерной уверенности в его глазах. После первой встречи она даже не почувствовала раздражения, когда случайно встретилась с ним взглядом. Он больше не мог причинить ей боль.
Не он сам. Но ее пронизывала боль, когда она снова и снова замечала спину высокого темноволосого мужчины, одетого в бархат и парчу, и это оказывался Фэнтон. Ведь в каждой толпе Скарлетт искала Ретта. Он был в замке год назад, почему бы ему не быть и в этом году на этом вечере в этой комнате?
Но везде постоянно был Фэнтон. Куда бы она ни смотрела, с кем бы ни разговаривала, колонки какой бы газеты она ни читала. Хорошо, что он не уделяет ей особого внимания, тогда бы сплетники преследовали и ее. Но как бы она желала, чтобы его имя было у всех на языке каждый день.
Слухи постепенно объединились в две теории: он приготовил свой запущенный дом для тайного визита принца Уэльского; или он поддался чарам леди Софии Дадлей, о которой все говорили в мае во время лондонского сезона и которая повторяла свой успех теперь в Дублине. Это была древнейшая история в мире — мужчина буйно прожигает свою жизнь, избегая ловушек женщин многие годы, а потом вдруг бац! — когда ему уже сорок, он теряет свою голову и сердце перед красотой и невинностью.
Леди Софии Дадлей было семнадцать. У нее были волосы цвета золотого выдержанного сена и глаза, голубые, как летнее небо, сама кровь с молоком, что могла и фарфор пристыдить. По крайней мере, так рассказывали баллады, написанные о ней и продаваемые на каждом углу.
Она действительно была красивой, застенчивой девушкой, которая находилась под сильным контролем своей амбициозной матери и которая часто и привлекательно всхлипывала от внимания и ухаживаний, обращенных на нее. У Скарлетт было достаточно времени ее рассмотреть. Личная гостиная Софии была рядом с гостиной Скарлетт. Это была вторая из лучших комнат по меблировке и с видом на церковь святого Стефана, но, судя по людям, соперничающим в желании попасть туда, она была первой. Ни в коем случае это не означало, что у Скарлетт не было посетителей; богатая и везде принятая вдова с восхитительными зелеными глазами будет постоянно в центре внимания.
«Почему я должна быть уязвлена, — подумала Скарлетт. — Я вдвое ее старше, и мой черед уже был в прошлом году». Но иногда она с трудом сдерживалась, когда имя Софии связывали с Люком. Всем было известно, что герцог попросил руки Софии, но все согласились, что она сделает лучше, если выберет Фэнтона. Герцог знатнее, чем граф, но Фэнтон в сорок раз богаче и в сто раз красивее, чем герцог. «И он мой, если я захочу его», — порывалась сказать Скарлетт. О ком они тогда будут писать баллады?
Она отругала себя за мелочность. Она сказала себе, что была дурочкой, думая над предсказанием Фэнтона, что ее забудут через год или два. И она старалась не волноваться из-за маленьких морщинок около глаз.
Скарлетт вернулась в Баллихару к рабочим часам Первого воскресенья, радуясь, что уехала из Дублина. Заключительные недели сезона тянулись бесконечно.
Хорошо быть дома и лучше думать о чем-то реальном, вроде просьбы Пэдди О'Фаолайна о распределении торфа, чем о том, что надеть на следующую вечеринку. И она была на седьмом небе, когда сильные маленькие ручонки Кэт почти задушили ее в приветственном объятии.
Когда последний спор был разрешен, а последняя просьба удовлетворена, Скарлетт пошла на веранду выпить чай вместе с Кэт.
— Я оставила тебе половинку, — сказала Кэт. Ее рот был весь в шоколаде от эклеров, которые привезла Скарлетт из Дублина.
— Это смешно, котенок Кэт, но я не очень голодна. Не хочешь еще немного?
— Да, спасибо. Можно я съем сейчас?
— Да, можешь, мисс поросенок.
Эклеры исчезли прежде, чем опустела чашка Скарлетт. Кэт вся отдавалась такому занятию, как поглощение эклеров.
— Куда мы пойдем на прогулку? — спросила ее Скарлетт. Кэт ответила, что хотела бы сходить к Грейн.
— Ты ей нравишься, мама. Я ей больше нравлюсь, но ты ей тоже очень нравишься.
— Это будет очень мило, — сказала Скарлетт. Она рада была сходить в башню. Башня внушала ей чувство спокойствия, а в ее сердце его было мало.
Скарлетт закрыла глаза и прислонила свою щеку к древним гладким камням. Кэт заерзала.
Затем Скарлетт потянула веревочную лестницу к высокой двери, чтобы проверить ее. Дверь подверглась атмосферному влиянию и покрылась пятнами, но была достаточно прочной. Однако Скарлетт подумала, что неплохо ее заменить новой. Если она порвется и Кэт упадет… — невозможно даже подумать об этом. Она так хотела, чтобы Кэт пригласила ее наверх в свою комнату, что еще раз с намеком дернула лестницу.
— Грейн будет ждать нас, мама. Мы сильно нашумели.
— Хорошо, сладкая, я иду.
Мудрая женщина не выглядела старее, была такой же, какой ее увидела
Скарлетт в первый раз. «Я даже могу поспорить, что на ней те же шали, что и тогда», — подумала Скарлетт. Кэт хозяйничала в маленьком темном домике, доставая с полки чашки, сгребая горящий торф в кучку светящихся углей для чайника. Она чувствовала себя здесь, как дома.
— Я наполню чайник в ручье, — сказала она, вынося его на улицу.
Грейн любовно наблюдала за ней.
— Дара часто приходит ко мне, — сказала мудрая женщина. — Это ее доброта к одинокой душе. Мне сердце не позволяет отослать ее, потому что она это правильно понимает. Одинокая узнает одинокую.
Скарлетт взъерошилась.
— Она любит оставаться одна, но ей не надо быть одинокой. Я ее спрашивала столько раз, хочет ли она, чтобы дети пришли к ней поиграть, она все время говорит «нет».
— Это мудрый ребенок. Они пытались закидать ее камнями, но Дара слишком быстра для них.
Скарлетт не могла поверить, что правильно расслышала.
— Они делают что?
— Дети из города, — ровно сказала Грейн, — охотились в лесу за Дарой, как за животным. Однако она услышала их задолго до того, как они приблизились к ней. Только самые большие подошли на достаточное расстояние, чтобы бросить камни, которые у них были. И они так приблизились к ней, потому что могли бежать быстрее, чем Дара. Но она знала, как убежать от них. Они не стали преследовать ее до башни, они боялись призрака юного лорда, убитого здесь.
Скарлетт была в ярости. Ее драгоценную Кэт мучают дети Баллихары! Она выпорет всех до единого своими собственными руками, сгонит с земли их родителей и разнесет все в щепки! Она поднялась со своего стула.
— Ты обременишь ребенка руинами Баллихары, — сказала Грейн. — Сядь, женщина. Другие будут такими же. Они боятся любого, отличного от них. От того, кого боятся, пытаются избавиться.
Скарлетт опустилась на стул. Она знала, что мудрая женщина была права. Она сама заплатила за свое отличие от других. Ее камнями были холодность, критика, остракизм, и она сама все это вынесла. Кэт только маленькая девочка. Она невинна. И она в опасности!