А молодец, объятый страхом, всё силился бежать из этого проклятого места, но словно кто держал его за руки и за ноги, так что он не мог и пошевелиться. И видит он, что движется к нему одно из чудовищ, протягивая свои когтистые костяные руки, чтобы схватить его, смотрит на него огненными глазами и пасть свою открывает…
Невесть откуда силы взялись, выхватил он топор, взмахнул им, но сердце его сжалось, топор выпал из рук: из уст чудовища доносился звонкий девичий смех, только звучал он словно с того света. И показалось ему, словно зовёт его кто-то. Великий страх проснулся в груди его, сломя голову понёсся он прочь от проклятого пруда, а вдогонку ему летел звонкий, раскатистый смех!
Не помнил парень, как прошла ночь, каким было утро, но выйти из лесу он так и не смог. Уже сошёл снег, уже появились листья на деревьях, поднялись цветы и травы, лес оделся и возрадовался приходу весны, а он всё бродил, не в силах отыскать конца леса, не отпускал его нечистый дух. Он потерял счёт дням, стал дик и жаден, точно вепрь, мысли его путались, его преследовали кошмарные видения, он умирал.
В одну лунную майскую ночь ему не спалось. Он брёл, сам не зная куда, не различая дороги. Ноги сами вели его и вывели к тому самому пруду, у которого сорок дней назад он видел самое страшное зрелище в своей жизни. Он добрёл до той ивы, на которой сидел в ту ночь, влез на неё и огляделся. Луна отражалась в воде, как в зеркале, листочки мягко шелестели на ветру, воздух был наполнен теплом и негой. И сам молодец не заметил, как уснул крепким сном.
Меж тем замутились воды прудовые, появилась рябь, поднялся ветер, зашумели листья. И тут из воды показались хорошенькие головы молоденьких девиц. Затем девицы показались по пояс и тут взмыли над водой. Их лёгкие светлые одеяния, сотканные, будто из лунного света, легонько колыхались на ветру, они парили в воздухе, едва касаясь своими полупрозрачными ногами волнующихся вод. Они кружились в чарующем танце, одна из них начала петь тихую печальную песню, потом подхватила другая…
Всё быстрее и быстрее кружились русалки над волнами, поднятыми усиливающимся ветром, всё громче и отчётливей становилась песня, всё больше голосов подхватывало её. Наконец уже не песня, а вой молодых голосов, смешавшийся с завыванием ветра, наполнили эфир. Проснулся молодец, хотел бежать, что было духу, но чары русалок овладели им, заслушался он песней, залюбовался танцем, и, спустившись с ивы, пошёл к пруду, словно звал его кто-то.
Шаг, ещё шаг и он упал головой в омут. Опутала ноги его трава водяная, и казалось не всплыть ему больше, но тут какая-то неведомая сила подняла его на поверхность. Он оказался в самой гуще дев. Они хватали его за руки, за ноги, щекотали и неистово смеялись. И он сам смеялся, хоть уже был не в силах. Вдруг одна из русалок приблизилась к нему и заглянула ему в глаза, и в этом мутном взоре больших, некогда ясных очей, он увидел что-то адски дикое, но до боли ему знакомое. Звонкий смех звучал уже в его собственной голове, разрывая её на части. Желание жить проснулось в нём, отчаянно начал он продвигаться к берегу. Русалочьи нападки становились всё яростней. С трудом выкарабкался он на глинистый берег, а его всё дёргали и щекотали, и песня воем гудела у него в ушах. Превозмогая страшную боль во всём теле, он дополз до ивы, и в руки ему попался оброненный им топор, и только одна из русалок приблизилась к нему, он ударил по ней топором…
Жуткий вопль перервал пение, и взору ошеломлённого молодца предстал ужасный раздробленный череп с горящими глазницами, когтистый палец указывал прямо на него, словно его узнали. С десяток рук схватили его и потащили под гиканье и уханье в пруд. Но, не донеся до воды, бросили и отпрянули от него, шипя, точно змеи. А уж через мгновенье их не было и следа, так как взошло солнце, озарившее ярким светом всю землю. Поднялся тут молодец и пошёл к себе домой.
В тот день было Светлое Христово Воскресение, когда пришёл он. Сразу же он захворал. Не узнавали в этом седом, измождённом старике прежнего молодца. Два дня он болел, на третий умер.
Так пропащие души сгубили неповинную.