Царица Мандодари слышала крики, доносившиеся с улиц города. Она собрала всех солдат, находящихся во дворце, и велела им позаботиться об убежище для женщин и детей. Ею овладел страх, и она дала волю горестным чувствам, которые ее терзали. “Увы! Глупое упрямство Раваны ведет к истреблению всего клана ракшасов; нам всем суждено погибнуть в этом пожаре. Сколько раз предостерегали мы Равану вместе с его братом Вибхишаной! Простирая руки, мы умоляли его. Но, как обычно говорят, когда смерть подступает, доводы рассудка отступают. Грядут его несчастливые дни, и потому он ведет себя так нелепо и бессмысленно.” Куда бы ни падал взор царицы, повсюду плясали бешеные языки пламени. И среди этих огненных сполохов, то появляясь, то вновь исчезая, мелькала фигура Ханумана. Из каждого жилища доносились отчаянные вопли: “Хануман! Пощади нас! Не сжигай наши дома!” Мужчины и женщины, простирая руки, взывали к Хануману: “Пожалей хотя бы наших детей!” Жена Кумбакарны, младшего брата Раваны, бросилась вперед и взмолилась: “О посланец Рамы! Мой супруг погружен в глубокий сон; не поджигай наш дом, не допусти, чтобы он сгорел живьем внутри.”
Жителям Ланки угрожали муки полного истребления. Весть о великом бедствии не замедлила долететь до Раваны. Он отдал приказ, чтобы солдаты-ракшасы, вооруженные мортирами и другим грозным оружием, окружили обезьяну. Но все те, кто приближался к Хануману, разбегались в панике, ибо он безжалостно хлестал их своим пылающим хвостом. Многие падали замертво от нестерпимого жара. Женщины причитали и возносили молитвы к тучам, чтобы они ниспослали дождь и прекратили распространение огня. При виде бедствия, обрушившегося на город, Мальяванта подумал: “Нет, никакой дождь не сможет погасить этот пожар, это разгоревшееся пламя гнева Ситы.” Другие говорили: “Это гнев против Раваны, это проклятье в образе огня, через которое Раване суждено пройти, и это проклятье обратит весь город в груду пепла.” Пожар бушевал, переметаясь с крыши на крышу, и не было никакой надежды, что он погаснет. Иногда Хануман делался совсем крошечным, иногда, наоборот, его фигура разрасталась до гигантских размеров, но масштабы разрушения не менялись в зависимости от формы, которую он принимал. Оглушительный шум и треск пожарища, грохот рушащихся стен были слышны отовсюду.
До Ситы уже дошли вести о пожаре в городе; она подняла голову и долго всматривалась в огненное зарево. От вздымавшихся вверх клубов дыма почернело все небо над Ланкой. Сад Ашокавану захлестывали волны невыносимого жара. Сита без устали призывала бога Огня, умоляя его пощадить и оставить в живых Ханумана, истинного Бхакту Рамы. Поскольку молитва ее исходила из чистого сердца, полного сострадания, Хануман внезапно почувствовал облегчение - на него повеяло прохладой. Равану же терзали муки стыда, оттого что он не посчитался с предостережениями мудрецов, не внял их мудрым советам, а потворствовал неразумной и низкой затее, в результате чего весь город и все царство в несколько мгновений были охвачены пламенем. Только два дома во всем городе Ланка пощадил огонь - это дом, где спал беспробудным сном Кумбакарна, и жилище Вибхишаны, высочайшего среди ракшасов, преданных Раме. Хануман, тем временем, прыгнул в море и окунул хвост в воду, чтобы погасить пламя. Затем он принял форму маленькой обезьянки и устремился к Ашокаване, где находилась Сита. Он простерся у ее ног и произнес: “Мать! Я поведаю Раме обо всем, что ты велела передать Ему. Дай мне какую-нибудь вещь в доказательство того, что я видел тебя.”
Недолго думая, Сита вытащила из украшения в волосах маленький жемчужный гребень и вложила его в руку Ханумана. Хануман с благоговением устремил на него свой взор и, радостный и благодарный, вновь упал к ногам Ситы. Сита благословила его и сказала: “Хануман! Ты видел собственными глазами, на какую пытку обрек меня Равана, и мне ни к чему рассказывать тебе об этом. Скажи Господину, что Он должен ниспослать мне счастье своего Даршана; скажи Ему, что я неустанно молю Его об этом; скажи Ему и Лакшмане, что они должны захватить город не позже, чем истечет этот месяц. Хануман! Три дня я была счастлива, разговаривая с тобой о Раме. Мое сердце успокоилось, наполнившись живительной прохладой. Мне трудно представить, как я буду проводить здесь одна дни и ночи после того, как ты покинешь меня. Я стану словно рыба в высохшем пруду! Несомненно, Вездесущий Повелитель постоянно наблюдает за мной; но когда, о, когда же вновь смогу я любоваться Его Лотосными Очами?” Хануман старался изо всех сил вселить в Ситу надежду и бодрость, успокоить ее словами, полными уверенности и сочувствия; он молил ее, взывал к ней вновь и вновь, припадая к ее ногам; наконец, он пустился в обратный путь.