Позднее выяснилось, что, едва Аура повесила трубку, лифт ожил, двери открылись, и она сразу направилась в читальный зал, где нужно было отключать телефоны. Аура прозанималась там несколько часов, пока наконец не проверила электронную почту, не обнаружила там мои отчаянные письма и не вспомнила…
Или тот случай, когда мы собирались на коктейльную вечеринку на Манхэттене. Аура была дома, а я на пару станций метро ближе к Манхэттену, в Дамбо, где писал в снятой на несколько месяцев недорогой студии своего друга. Мы договорились, что она доедет по линии F до «Йорк-стрит», встретится со мной на платформе, и следующим поездом мы вместе поедем на Манхэттен. Пришел первый поезд, двери открылись, несколько человек вышло; спустя пару минут подкатил второй. Станция была скована холодом, словно грязный морозильник из железобетона и цемента. Все таксофоны были сломаны. Мобильник в метро не работал. Крысы-роботы на путях, пожирающие электричество и железные провода. Как такое могло случиться? Мы все рассчитали, я позвонил и сказал, что готов выходить, а она попросила дать ей еще пять минут, и, прежде чем выйти, я подождал пять минут. Она все еще наряжается, подумал я, надевая и снимая платья, потому что они слишком сексуальные, или слишком вычурные, или слишком сильно обнажают ее грудь или татуировку. Ей очень нравилось, как ее самые дорогие платья, включая те, что подарил я, смотрятся в зеркале, но она не носила их вне квартиры. Прошло четыре поезда. Мои руки и ноги закоченели, из носа потекло. Я поднялся по длинной лестнице, чтобы позвонить с улицы. Мне пришлось пройти чуть ли не весь квартал, прежде чем мой телефон наконец-то поймал сигнал. От Ист-Ривер дул порывистый ветер, ошметки мусора проносились как замерзшие летучие мыши. Она не отвечала ни по мобильному, ни по домашнему телефону. Я вернулся на станцию и еще на ступенях услышал похожий на грохот прибоя шум уходящего или прибывающего поезда. Уже на платформе, заглянув в туннель, я увидел мигающие зеленые огоньки и яркую оранжевую точку манхэттенского поезда. Что, если она в нем? Я прождал еще полчаса, затем снова поднялся наверх. Я позвонил в квартиру, где проходила вечеринка, там Ауры тоже не было. У меня возникло ощущение дежавю: снова одиночество, неприкаянность, грусть и то самое чувство — «это опять происходит со мной». Затем — я не знал, что еще могу сделать, — я вернулся на станцию. Опиши я этот случай психоаналитику как приснившийся мне кошмар, не услышал бы я в ответ рассказ о разлуке и смерти?
Как оказалось, случилось вот что: Аура села в поезд на «Кэрролл-гарденс», проехала всего одну остановку до «Берген-стрит», вышла и ждала меня там; либо она перепутала Берген-стрит с Йорк-стрит, расположенной на две остановки дальше, либо ушла в себя, когда я объяснял ей, где мы встретимся. В конце концов она поплелась домой, чувствуя себя такой же сбитой с толку и расстроенной, как и я, заглянув по пути в «Свит Мелисса» за чашкой горячего шоколада.
Возвращаясь из-за границы в аэропорт Нью-Йорка, даже после свадьбы мы каждый раз вынуждены были стоять в разных очередях на паспортном контроле: очередь Ауры к окошку для иностранцев двигалась гораздо медленнее. Я всегда проходил намного быстрее и ждал, прислонившись к стене напротив выхода Ауры. Иногда охрана прогоняла меня, я спускался к ленте багажа, но обычно они не возражали, и я с нарастающей тревогой отсчитывал минуты, пока Аура наконец не появлялась. Я видел, как она подходит к одной из стеклянных кабинок, и на меня накатывала новая волна нервного возбуждения: что, если с ее документами снова что-то не так, или таможенник не в настроении и ему нравится придираться к мексиканцам, вдруг он откажет ей во въезде из-за какой-нибудь ерунды, все мы слышали подобные истории; однажды, в посольстве США в Мексике Ауре по телефону сказали, что даже Фулбрайтовская стипендия отныне не гарантирует получения студенческой визы. Что, если сейчас, за шаг до меня, ее развернут и отправят назад в Мексику, не дав даже поговорить со мной. Мне редко удавалось понаблюдать за Аурой издалека; я смотрел, как она покорно прижимает пальцы к сканеру отпечатков и отвечает на вопросы, глядя в глаза сотруднику паспортного контроля, улыбается или смеется в ответ на его слова, или, наоборот, остается серьезной и сосредоточенной, пока наконец не замечал легкого движения плеча служащего, который ставил штамп в паспорте Ауры, и через мгновение она попадала в мои объятия. Это всегда вызывало у меня в памяти картины далекого детства, когда я смотрел на маму, беседующую с дающим ей парковочный талон полицейским, или с кассиром в банке, или с мясником на Хеймаркет-сквер: я знал, что они знают о манящей привлекательности моей мамы и о том, что она иностранка, я чувствовал себя непреодолимо оторванным от нее и отрешенным.