- Я привыкший один ловить. Без свидетелей, - возразил Виктор Фёдорович. - Вот эти наши маленькие подонки не считаются. Они хоть и мерзавцы готовые, но родня. Хрен с ними. А про чужих и не проси. Разгоню. Мне рыба нужна. Я жадный до рыбалки. И конкурентов на куски разорву.
Утром долго шли к реке. Автобусы ещё не ездили. Только светать начало. Какие автобусы?
На берегу, примерно на двадцатиметровом свободном от тальника месте уже сидели на корточках человек пятнадцать. Дядя ничего им не сказал, молча срезал три ветки двухметровых и за полчаса изготовил три красивых удочки. Маленьким совочком, которым Генка давно уже копал песочек во дворе, он наковырял почти возле берега червей и с землёй уложил их в банку от сгущенного молока. Он её с собой принёс в большом жестком брезентовом рюкзаке.
- А ну, пошли все отсюда, уроды козлиные! - крикнул он рыбакам когда, всё сделал. А после того как крикнул, пошел к ним и каждого за руку утащил, жутко матерясь и рыча, с берега в сторону. Там после зарослей тальника проглядывал маленький песчаный кусочек берега.
Какой-то мужик трепыхнулся, оттолкнул Виктора Фёдоровича, но он рыбака развернул и так пихнул в спину, что мужик не хотел, но убежал быстрее остальных. Пацаны, вроде Лёхи, состязаться со страшным на вид дядькой не стали, а ушли спокойно, стараясь не зацепить крючками тальник.
- Ну, ты, дядь Вить, даёшь! - присвистнул Лёха. - Их же много. Могли всех нас отделать до красных соплей.
- А против наглости нет противоядия, - засмеялся тихо дядя. - Они бараны. А бараны пастуха боятся. Хоть скопом могут, конечно, забодать до смерти. Для меня это шушера. Пыль дорожная. Я сильнее потому, что во мне стержень внутри из стали. Понятно вам, козлы плюгавые?
- Чего-то мне уже не охота рыбачить, - сказал Лёха Малович и сел на траву, подальше от воды.
- И я не буду, - скривился Генка. - Ты и меня пришибёшь как того мужика.
- Тогда сидите и не вякайте, огрызки! - дядя Витя стал рыбачить один на три удочки. Клёв был бешеный. Через три часа плетённый садок, который дядя Витя сам сделал из тонкого провода для радиоприёмников, был полный и только в самом верху его, торчавшем над водой на треноге из толстых веток, рыбы не было.
- Килограммов десять, не меньше, - взял садок в руку Виктор Фёдорович. Нам столько не сожрать. А, оглоеды?
- Ясное дело, - ответил Лёха. - Хотя за неделю можно сметать. Но одуреешь неделю одну рыбу трескать.
Тогда дядя Витя взял садок и на вытянутой руке понёс его за тальник, к тем рыбакам. Лёха пошел сзади и понял, что ни мужик, ни пацаны на том месте не поймали ничего. Не то было место.
- Берите рыбу. Кто сколько хочет, - сказал дядя и вывалил окуней и чебаков подальше от воды. - Ловится здорово. Но нам столько не надо. Я серьёзно. Берите! И извиняйте за грубость. Характер у меня сволочной. Да и сам я сволочь та ещё. Но рыба от меня дури не набралась. Хорошая рыба. Берите. Не обижайте.
Рыбу разобрали. Сказали спасибо. И руку пожали Виктору Фёдоровичу. И осталось штук десять окуньков.
- Хватит нам? - спросил он Лёху с Генкой.
- Ещё и останется, - прикинул Генка. – Окуни-то крупные.
На обед тётя пожарила окуней в панировочных сухарях и все объелись. Дядя Витя ел меньше всех, а Лёху, Генку и жену заставлял.
- Я рыбу-то не люблю, - говорил он и пил кефир. - Рыбалку обожаю. А есть рыбу - аж воротит. Не могу и всё.
На следующий день Лёха уехал к деду в деревню Владимировку и вернулся только к сентябрю. Дядя Витя заболел сильно. Сердце плохо работало. Из «скорой» он уволился, получил инвалидность и сидел дома. Газеты читал, сам с собой играл в шахматы, шил всем родственникам рубахи, брюки модные и слушал духовые оркестры.
А однажды, на следующий год, Лёха пришел из школы, из девятого своего класса, и бабушка в чёрном платке сказала ему, обняв и прижав к себе.
- Виктора Фёдоровича завтра хоронить пойдём. Помер ночью, царствие ему небесное. Добрый человек был. Ты помни его всегда.
И Лёха помнит. Уже почти шестьдесят лет.
Вот такая была жизнь. И такой добрый жил человек. Совсем не тот, каким очень хорошо умел казаться.