Через несколько дней, на протяжении которых он ощутил редкое одиночество и даже в известной мере ожесточился, поскольку ему казалось, будто не он сторонится былых друзей и коллег, а напротив, те сознательно избегают с ним встреч, Лазик начал каждое утро просматривать в издаваемом полицейским управлением бюллетене «Безопасность» сведения о прописке в гостиницах всех новоприбывающих гостей столицы. Из всех представителей «верхних десяти тысяч», тайком наведывавшихся в свое время в заведение Мацнер, его интересовал исключительно барон Тайтингер. Лазик еще и сам не знал, под каким предлогом приблизиться к ротмистру и что, собственно говоря, можно и нужно ему предложить. Знал он только, что разговор с Тайтингером необходим и неизбежен. Знал он также, что пятнадцатого ноября истекает срок уплаты трехсот гульденов, которые он задолжал «кровопийце» Броцингеру. Лазику в эти дни казалось, будто он очутился на судьбоносном перепутье. Не выраженная отчетливо мания величия туманила ему мозги и заставляла порой думать, что сейчас — сейчас или никогда — он должен принять главное в своей жизни решение.
Однажды он и в самом деле обнаружил в «Безопасности» справку о прописке ротмистра. Тот, как всегда, остановился в «Империале». Лазик тотчас же отправился к нему, не продумав заранее, что именно он скажет барону, хуже того, он и сам не заметил, как ноги понесли его по направлению к «Империалу». В кармане у него было несколько цветных брошюрок, и по дороге он то и дело вытаскивал их и глазел на собственное имя, напечатанное на обложке. Напечатанное жирной черной краской как раз под ядовито-зеленым диваном, на котором возлежала девица. Он думал также о трехстах гульденах и о пятнадцатом ноября — и «кровопийца» Броцингер казался ему еще страшнее и отвратительнее всегдашнего, хотя за последние два года Лазик недурно изучил его и даже овладел искусством укрощать — «обламывать его ядовитые зубы», как он сам это называл.
Барону Тайтингеру было чрезвычайно неприятно принимать посетителей. Известных ему людей он в большинстве недолюбливал, они казались ему «скучными», а «скучный» человек запросто может превратиться по меньшей мере в «пошлого», если на общение с ним не сумеешь настроиться заранее. Когда ему подали визитную карточку Лазика, он поначалу испугался. Одно только имя Лазика вызвало у него весьма нехорошие ассоциации. Под именем «Бернгард Лазик» стояло слово «редактор». А это была одна из тех профессий, которое барон Тайтингер считал воистину зловещими. Кроме армейской газеты, он никаких других не читал. Более того, когда ему случалось покупать сигареты в табачной лавке, он нарочито отводил взгляд от нагроможденных безобразными кипами, резко пахнущих свежей типографской краской газет. Он в точности не знал, что в газетах печатается и для чего, собственно говоря, они издаются. Увидев в кафе какого-нибудь господина из тех, что вечно сидят над кипой развернутых газет, он испытывал нечто вроде гнева. А теперь ему предстоит принять редактора, так сказать, в натуре! Немыслимо! Он положил визитную карточку обратно на металлический поднос, сказал кельнеру: «Я никого не принимаю!» — и с облегчением вздохнул.
Но не прошло и трех минут, как перед ним предстал лысый человечек с пепельно-серым лицом и седыми, уныло обвисшими, усами.
— Я редактор Лазик, — сказал незнакомец.
Голос его был слабым и ломким и напомнил ротмистру жалобное звучание расстроенного клавесина, на котором ему когда-то, кажется, еще в детстве, довелось играть.
— Что вам от меня нужно? — спросил Тайтингер.
— Мне бы хотелось, чтобы господин барон выслушали меня, — ответил Лазик. — В его собственных интересах, — добавил он тут же еще тише, почти плаксиво.
— Да, ну так что? — сказал Тайтингер, заранее решив вообще ничего не слушать.
— Если господин барон позволят, — начал Лазик, — история тут далеко не простая. Речь идет об одном деле, связанном с полицией, и строго конфиденциально…
— Я не желаю ничего конфиденциального, — прервал его ротмистр. Хотя он заранее решил вообще ничего не слушать, но сейчас вынужден был внимать каждому звуку, произносимому этим печальным тоном. Странной силой обладал голос редактора.
— Конфиденциальность не означает доверительность, — продолжил меж тем этот голос. — Дело в том, что тут недавно умерла некая Жозефина Мацнер…
Это имя произвело на Тайтингера такое впечатление, словно его стукнули по уху, а может быть, и дали чем-то тяжелым по виску.
— Так, значит, она умерла? — переспросил он, и в глазах у Лазика тут же замигали веселые язычки пламени.