— Господин ротмистр, разрешите доложить: господин полковник приказал, чтобы господин ротмистр незамедлительно доложил о себе по прибытии в канцелярию!
— Это я понял, — пробормотал Тайтингер, хотя на самом деле как раз ничего не понял.
Он вышел, пересек двор. «Старик» иногда подглядывал, стоя у окна, из-за шторы. Нужно было пересечь двор уставным шагом и, опять-таки по уставу, отвечая каждому солдату, встретившемуся по дороге и отдавшему тебе честь. Может быть, говорил себе Тайтингер, он прослышал о том, что я хочу продать Пилада? Конь ему всегда нравился.
Он вошел в канцелярию. Полковник Ковак был сегодня не похож сам на себя. Маленький, тучный человек с круглым черепом, красноватым носом, седыми короткими усами и крошечными черными глазками, состоящими, казалось, из сплошных зрачков, выглядел сегодня разве что не тощим. Его коротенькие ручки, торчащие, как ни странно, из еще более коротких рукавов и непосредственно переходящие в толстые красные кулаки, почти побелели. Нос стал голубовато-бледным, поперек низкого лба, на который спускался щетинистый мыс седого бобрика, вздулась синяя жила, провозвестница еле сдерживаемой неистовой ярости. Полковник вышел из-за письменного стола, уперся руками в бока и принялся бесцеремонно глазеть на ротмистра, застывшего перед ним неподвижно, как монумент, — правда, как монумент, облаченный в яркую и пеструю форму! «Старик» не скомандовал «Вольно!», не говоря уж о том, чтобы просто сказать «Привет!», и Тайтингеру стало не по себе. Понять, что происходит, он был не в силах. Глазки полковника, брызгая искрами, шныряли вверх и вниз по всей фигуре Тайтингера. Это продолжалось, должно быть, минуту, две, три. Было так тихо, что слышалось тиканье карманных часов — его собственных и полковника.
Наконец Ковак заговорил — заговорил на удивление тихим голосом:
— Господин ротмистр, знакомы ли вы с графом В., начальником департамента в Министерстве финансов?
Тайтингер почувствовал, как онемели у него ноги, словно кто-то засунул ему ледышки за голенища сапог; коленей он сейчас не чувствовал вовсе. Трудно стоять по стойке «смирно», опираясь культями на два ледяных протеза.
— Так точно, господин полковник!
— А знакомы ли вы с неким… с неким… с неким редактором по имени Бернгард Лазик?
— Так точно, господин полковник!
— Тогда вы знаете, почему вы здесь стоите?
— Так точно, господин полковник!
— Вольно, — приказал наконец полковник.
Ротмистр выставил вперед правый сапог.
— Можете сесть! — И Ковак указал на голый деревянный стул.
— Благодарю покорно.
Но Тайтингер остался на ногах.
— Садитесь, я сказал! — гаркнул Ковак.
Тайтингер сел на стул. Полковник принялся мерить шагами кабинет, расхаживая по большому ковру. Время от времени он скрещивал руки на груди, опускал их, сжимал в кулаки, засовывал в карманы брюк, бренчал ключами в кармане, вытаскивал ключи, крутил их вокруг большого пальца, вновь прятал. Казалось, он становится при этом все тоньше, бледнее, прозрачнее и призрачнее. Первые сумерки рано угасающего ноябрьского дня уже стояли в кабинете, и только отблеск свежего снега за окном, во дворе, подливал в предвечернюю гамму белизны, ослабляя и смягчая цвета и оттенки.
— Объяснитесь же наконец, — заорал полковник. Это было и рыком, и визгом одновременно. — Объяснитесь, господин ротмистр!
— Господин полковник, — начал Тайтингер, — это та фатальная история, из-за которой меня вернули в полк.
— «Фатальная!» — на крике передразнил полковник. — Она кошмарна, она невозможна, она… — Он запнулся, но нашел нужное слово. — Она скандальна! Да, вот именно! Не фатальна, а скандальна! И это скандал! Скандал у меня! В нашем, нет, господин ротмистр, в моем девятом полку! В моем, но не в вашем! Я не потерплю, я не потерплю подобных… подобных господ у себя. Я простой фронтовой офицер, вот именно, простой фронтовой офицер! Меня никогда не выделяли. У меня нет дружков в Вене. Я не знаком с Их Превосходительствами. Это такая же истина, как то, что полковник Йозеф Мария Ковак, простой полковник, это я, а не кто-нибудь другой, — ясно вам это, господин ротмистр? Вы у меня за это поплатитесь! Вот, за подобные письма!
Полковник остановился позади письменного стола и помахал в воздухе письмом из военного министерства, зажав его в кулаке.
— Знаете, что там написано?
— Никак нет, господин полковник, — отрапортовал Тайтингер. Теперь уже у него на лбу выступил пот. Ноги в сапогах горели, но над голенищами, в коленях, по-прежнему держался холод. Сердце стучало так сильно, что толчки его, наверное, пробивались сквозь толстую материю мундира.