— Вы только представьте, дорогой Зеновер…
Но он и сам не знал, что, собственно говоря, должен был представить себе Зеновер. На стене тикали часы, их черные стрелки неустанно двигались по кругу, равномерно проскальзывая мимо цифр и не останавливаясь возле них, будто это были всего лишь минутные отметки, а вовсе не часовые; Тайтингер с Зеновером то и дело взглядывали на часы одновременно и, наблюдая за их неотвратимым ходом, ощущали чисто человеческое бессилие перед законом времени, равно как и перед всеми остальными законами природы, известными и неизвестными. Проходили часы, совокупность которых и образует жизнь человека. Один, два, три, если не все десять часов своей жизни Тайтингер нынче предал или потратил впустую: теперь уже ничего нельзя было исправить.
Ушли последние посетители, заметно убавился керосин в круглой стеклянной лампе. Двое за столиком распорядились принести свечи и подать еще вина, они не хотели уходить. Когда лампа выгорела до конца, стало видно серебряное мерцание снега за окнами. Морозный ветер тоненько и звонко пел в ночи, оконные стекла тихо позвякивали. Хотя Тайтингер с Зеновером не сказали друг другу ничего определенного, оба понимали, что им следует дождаться рассвета. Посреди ночи ни один из них не смог бы оставить другого в одиночестве. Они ждали.
— Я провожу вас, господин барон, — сказал наконец Зеновер. — Завтра вы возьмете отпуск. Я поеду с вами в Вену. Мне все равно давно уже нужно повидать своего друга, советника из министерства. Полагаю, что уже в январе я смогу держать экзамен на офицера.
— Да, конечно! — согласился Тайтингер.
Хозяин заведения Седлак дремал за стойкой. Иногда он бормотал во сне нечто неразборчивое. Зеновер заметил:
— У него благословенный сон!
Однако Тайтингер, совершенно не слушавший его, ответил:
— Да, у него отличное вино!
— А я больше всего люблю хорошее пиво, — признался Зеновер.
Потом опять стало тихо. Напрасно пытались они оба завести какой-нибудь легкий разговор. Говорили, не думая о том, что говорят, говорили просто так — лишь бы не слышать тиканья часов, — это были бессмысленные заклинания, бессвязные фразы, мелкий и ничего не значащий вздор. Две свечи растаяли уже до последней трети, когда снаружи, за окном, снег начал отливать синевой, пение мороза усилилось, небо побледнело. Зеновер подошел к стойке, разбудил Седлака, расплатился.
Они медленно пошли по направлению к городу, в казарму.
— Завтра я надену штатское — и навсегда! — сказал Тайтингер, когда они вошли в казарму и часовой отдал им честь. — Он отдает мне честь в последний раз, — подытожил он.
Ну и что за беда, подумал Зеновер, если тебе перестанут отдавать честь. Но тут же почувствовал, что это соображение несправедливо. У него на глазах заканчивалась сейчас целая жизнь. Подобно тому, как умирающий расстается с телом, военнослужащий навсегда снимает форму. Штатское существование было незнакомым, потусторонним и, не исключено, ужасным.
В девять утра был офицерский рапорт. «Отпуск по состоянию здоровья» Тайтингер получил тотчас же. Служебная записка полкового врача, доктора Каллигера, категорически удостоверяла опасное нервное расстройство. Это расстройство освобождало Тайтингера и от обязанности проститься с полком. Без двадцати три, после обеда, он, уже в штатском, сел в поезд; его сопровождал Зеновер. В шесть вечера они прибыли в Вену. Зеновер написал за Тайтингера прошение об отставке. В кабинетном зале отеля «Принц Евгений» Тайтингер переписал его своим служебным, крутым почерком, отступив на четыре пальца сверху и на три с краю. Подписался с особой тщательностью: «Алоиз Франц барон фон Тайтингер, ротмистр». Это совсем не было похоже на его обычную размашистую подпись, буквы он сейчас вывел осторожно и медлительно. И показалось ему, будто это вовсе не его имя, а он подписался чужим.
В вестибюле дожидался Зеновер. Он взял прошение и сделал вид, будто перечитывает его медленно и тщательно, перепроверяя каждое слово, — лишь бы не сразу поглядеть Тайтингеру в глаза. Наконец он сложил бумагу.
— Теперь я для вас больше не командир, Зеновер, — сказал Тайтингер.
Он вытащил из жилетного кармана золотые часы, купленные когда-то в ювелирном магазине, у Гвендля; на обратной стороне были выгравированы инициалы Гвендля и его дяди. Это был подарок дяди по случаю окончания племянником кадетского училища в Моравском Вайскирхене.