Дед поднялся с лавки, заглянул за шторку. Спят родимые, только Таньша глаза изо всех сил таращит.
– Я слушаю, деда, слушаю, – пробормотала девчушка сонным голосом, – Жарко мне здесь, да и Прошка пинается.
– Слезай, тогда, сейчас на тулуп усядемся, я и дальше сказывать буду, – он подхватил кроху подмышки, снял с печи, устроил на лавке, – Может, к бабушке тебя положить, а я завтра продолжу. Девочка согласно кивнула.
– Дедушка, а что это, ровно молнией ударит, убьет что ли, как козу Нюрку летом, – девчушка взглянула на деда.
– Ну, что ты, милая, это так, для красного словца. Все, спи, давай, неугомонная! – укладывая, чуть прикрикнул он.
Через несколько секунд Таньша мирно засопела. Дед Степан расстелил овчину, под голову валенок сунул и другой полой укутался, глаза закрыл, вроде, как и задремывать стал.
– Так дальше-то, что случилось? – спросила вдруг бабушка.
– Ты чего не спишь, Федосья?
– С тобой разве уснешь, ни в молодости, ни в старости покоя нет. Ты эту сказку и нашим сынам рассказывал, да мне послушать некогда было. Пока всех вас уделаешь, – бабушка села на кровати.
– Так иди ко мне, печка теплая, вечера только девятый час, я тебе повольней представлю продолжение, с подробностями всякими интересными, – дед похлопал по скамье, – Валенки только надень, пол, все одно, студеный, сколько не топи избу.
– Что за интересы такие? – хмыкнула бабушка Феня, устраиваясь рядом с мужем, – Давай, говори, охальник престарелый.
– Так на чем я остановился? А, на злобе бабской. Как-то поутру грустно стало Стеше, вроде уж и потеплело, позеленело кругом, летом жарким задышало, и в лес раненько сбегала, сморчков насобирала, перебрала, сушить на нитку повесила. Все одно: тоска съедает ее, пошла она к другу своему невольному. А тот ей в глаза заглядывает, веретеном вокруг вьется, шутки да прибаутки рассказывает, чему у ребятни научился, рассмешить пытается. Стеша после оков ему руки да ноги каким-то зельем мазала, каждое утро, как на работу ходила, чтобы след не болел. Ветиха давно заприметила, как басурманин взглядом жилицу ее охватывает, ровно ласковым меховым одеялом укутывает. И не нравилось ей это, видишь ли, она давно все придумала, как устроить Стешу в их семью окончательно. Старушка была уверена, что сынок жив, может и помял его медведь, но материнское сердце чуяло, что скоро встренется она со своей кровиночкой. Одно только и радовало, что Степанида взглядов басурманских не замечает, а о воеводином сыночке кручинится. Так сегодня Ветиха и надоумила Ярослава пойти в лес, мол, девку пошлю за травкой, какой не хватает для настоя целебного, а ты за ней следом или раньше ступай, на краю поля вдоль реки жди, может ваше дело полюбовное и сладится. Стеша после этого уж точно от нее никуда не денется. Порченную ее никто замуж не возьмет, а Ставр, сын Ветихи, любую просьбу матери уважит. Руки золотые у девки, работница такая позарез нужна. Холсты, что зимой наткали, продала соседкам, да купцу одному заезжему, много выгоды поимела. Скоро новый дом надо ладить, этот-то почти по крышу под землю ушел, порог проваливал после паводка. Вроде и зла не желала старуха девушке, а получалось все не по-доброму.
Вертелся Миша около Стешеньки, а она все одно кручинится. Мысли затуманили голову. Никак не выходил у нее из думок: разговор воеводы с ратником, помощником его первостатейным, о свадьбе сына старшего и дочери служивого. Воистину – поле глазасто, а лес ушаст. Ярослав все ее обхаживал, но о будущем никогда и речи не было. И встречи то все тайные были, ровно скрыть он хотел их любовь. Такая вот тяга была на сердце у девушки. И беду будто чуяла, что недоброе случится нынче, впереди опять ей казалась дорога дальняя.
Лукерья рано что-то встала, и увидела картину, как пришлая ноги ее будущему полюбовнику трет. Ноздри у нее раздулись, только лишь огонь из них не полыхнул. Нарядилась в сарафан, куска хлеба не съела, заголосила, запричитала. К маменьке в руки тычется, мол, пропало любимое колечко, да бусики красненькие, все вчера перерыла в своей горнице. А мать и сама хватилась, обруча свадебного, головного нигде найти не может. Вот-вот на пороге сваты появятся, а дочь без убора останется. Лушка хитрющая была, немного раньше младшенькую сестренку Аришку попросила поискать колечко-то, да и к Ветихе ее за настоем отправила. Знала, зараза эдакая, что девчонка глазастая да юркая, как мышка полевая, что не попросишь, вмиг сыщет. Воевода слышит вой бабий, поискал Прошку, чтоб тот спросил, что там за причитания с подвыванием. Но Лукерья и с братом тоже быстро рассчиталась, в погребок его послала за грибочками к обеду, да и закрыла там, зная, что Прошка ее быстро на чистую воду выведет, на защиту зазнобы своей коршуном метнется. Отец-то не сразу ее задумки разгадает. Хоть и не раз ее по голяку прутом охаживал за проделки, но любил, дите же она его была.