Вызвался Крауч. Беллатрикс было все равно, гнев ослеплял и мешал думать рационально. Аппарируя, она видела нахмуренные брови Антонина и его недовольное лицо.
В развалинах поттеровского дома найти ничего не удалось. Все, даже остаточные следы магии были тщательно затерты аврорами или теми, кто успел раньше. Или она просто не умела их различать. Барти тоже не был специалистом по чтению магических эманаций. Они потоптались вокруг, привлекли внимание гуляющей пары и поторопились уйти, пока бдительные соседи не вызвали авроров. «Надо было чары отвлечения внимания на себя накинуть, или невидимости. Разведчики, тоже мне!», – думала она, пока шла за Барти к Лонгботтомам. Настроение, чуть было выправившееся, снова испортилось, когда Беллатрикс увидела «группу поддержки». Ненависть буквально захлестнула ее, грозила вырваться наружу и затопить все вокруг. Алисе пришлось послужить клапаном для сброса пара – Беллатрикс даже почувствовала какое-то особое, извращенное удовольствие от криков и мольб о пощаде. От своей власти над кем-то еще. А Рабастан с Руди только подначивали: давай, давай!
Беллатрикс очнулась только когда ей заломили руки. Правильно говорил Тони, гнев худший советчик. Так позорно попасться…
До суда их держали раздельно. Ежедневные допросы были скорее развлечением в тоскливом ожидании суда. Она молчала. Смеялась над аврорами, их попытками воззвать к ее совести и добиться раскаяния и признательных показаний. Ее щедро поили веритасерумом и записывали всю ту чушь, которую она придумывала на ходу. Тони и здесь оказался прав, умение противостоять зельям правды оказалось бесценным.
Тони. Она ничего не знала о нем. Злилась. Надеялась, что он на свободе. И безумно, безумно скучала. Долгими тоскливыми ночами, лежа на деревянном топчане и невидяще смотря в потолок камеры, Беллатрикс переживала лишь об одном: об их нелепой ссоре. Да, дуэль была ошибкой, горячность плохой советчик. Она понимала, что Тони не хотел причинять ей вред, пытался остановить, но проклятый взрывной характер, который так не вовремя проявился, подвел. Если бы можно было помириться, если бы…
У судьбы порой бывают забавные шутки. Беллатрикс бы посмеялась, если бы могла. Они встретились на суде. На Руди и Басти обращать внимание и не стоило. Отсидка в камере мигом согнала с обоих налет снобизма. Братья выглядели жалко. Зато Тони, не по своей воле отпустивший густую бороду, выглядел как настоящий аристократ и держался с достоинством. Их загнали в клетку. «Как зверей», – отстраненно подумала она и сделала шаг к Тони, чтобы хоть напоследок побыть рядом. Шагнула и испугалась: а вдруг отвернется, вдруг он не простил? Или винит ее в аресте?
Главный судья что-то говорил. Беллатрикс это не интересовало. Она придвинулась почти вплотную к Антонину и замерла – вот где решалась ее судьба, а вовсе не там, где распинался господин обвинитель.
– Эти люди опасны для общества, судьба мистера и миссис Лонгботтом тому ярчайший пример, – нескончаемым потоком текла его речь.
Тони отвернулся и сделал вид, что поглощен перечислением своих и чужих преступлений. Беллатрикс схватилась левой рукой за решетку, чтобы не упасть – это было невыносимо больно. И почти тут же правую ладонь сжали знакомые сильные пальцы. Мимолетное рукопожатие. Незаметная ласка – и ей снова хотелось жить.
Последнее слово Беллатрикс Лестрейндж, наверное, запомнилось всем:
– Темный Лорд вернется, Крауч! Можете запереть нас в Азкабане! Мы и там будем ждать его! Он освободит нас и осыплет милостями! Мы одни остались ему верны! Старались найти его.
Она не стала юлить, как Рабастан, или пытаться снять с себя хотя бы часть обвинений, как Рудольфус. Она просто сказала правду. Кто хотел – тот услышал, кому надо – тот понял. Пусть ждут и боятся. Последняя мысль развеселила, и когда ее выводили из зала суда, она громко смеялась.
***
В одиночной камере Азкабана только сказка Тони и память о его рукопожатии не позволили сдаться. Временами она впадала в отчаяние и безутешно плакала, но от слез становилось не легче. Наоборот, горечь становилась почти нестерпимой, безысходность и одиночество ощущались особенно остро. Скудная тюремная еда едва позволяла поддерживать жалкое подобие жизни. Беллатрикс месяцам не слышала звука человеческого голоса и сходила с ума от одиночества. Если бы не чудесная сказка про дивный лес, ручных медведей и мирное счастье, она бы не выдержала. Сдалась бы. Часами, лежа на вонючей подстилке, Беллатрикс грезила о бездонном небе, пряном запахе нагретых солнцем трав, уютном огне в очаге и глазах, глядящих на нее с любовью и нежностью. День ото дня сказка обрастала подробностями: там появлялись то упитанный книззл, то приблудившаяся собака… Иногда она видела себя со стороны, идущей босиком по росистой траве, с корзиной, полной спелой черники… Порой ей мерещились дети, выбегающие встречать ее из дверей сказочного домика. Мальчик и девочка. Она силилась рассмотреть их черты, но глаза вдруг начинали слезиться, размывая картинку. И она просыпалась от острого чувства разочарования.
Дементоры, как ни странно, ее не донимали. Она ощущала их вымораживающее присутствие, но в камеру они почему-то не совались. То ли ставшие второй натурой методы защиты разума по Долохову не давали темным тварям ни единого шанса почуять что-то радостное, то ли в ее жизни не осталось ничего, что могло бы привлечь стражей Азкабана. Она не знала. Просто принимала как факт и все меньше и меньше хотела выплывать из своих грез – реальность была слишком отвратительной.
Сначала Беллатрикс отмечала на стене над подстилкой дни. Еду приносили один раз в сутки, и на неровном камне появлялась кривоватая черта, процарапанная черенком ложки. Этих линий становилось все больше. Она пыталась считать, сбивалась, начинала заново, потом делила на месяцы, вычисляла годы. Выходило много. Три. Пять. Восемь. На двенадцатом году заключения стена над постелью закончилась. Перетаскивать убогое ложе в другое место было не с руки, и она решила, что нет никакой разницы, через сколько лет сдохнуть в тюрьме.
Когда однажды дверь распахнулась и в камеру ворвались закутанные в темные плащи люди, первой мыслью было: «Вот и все». Встать она и не подумала. Лежала, равнодушно глядя на суету вокруг, на бестолковые взмахи волшебных палочек и думала, что умирать придется не от милосердной авады. Судя по всему, палачи благополучно забыли, что Азкабан надежно защищен от всякого волшебства.
– Белла, вставай, пожалуйста, – одна из темных фигур наклонилась и потрясла ее за плечо. Голос был знаком, она нахмурилась, вспоминая.
– Наш господин вернулся, – произнесла вторая фигура. – Теперь все будет хорошо.
В голове было ватно и пусто. Беллатрикс не сопротивлялась, когда ее поднимали, заворачивали в плотную ткань и несли к выходу. Даже если ее казнят, то перед смертью удастся подышать воздухом свободы. Не то чтобы она не верила в силу лорда и в то, что он способен вернуться из небытия; не то чтобы она сомневалась в том, что господин позаботится о верных слугах, просто все это было очень странно. Нереально, что ли. Пожалуй, это было самое точное слово, которым она бы описала происходящее.
В особняке Малфоев царила суета – освобожденным из тюрьмы устроили торжественную встречу. Единственной мыслью, крутившейся у Беллатрикс в голове, была: «Зачем?!» Она смотрела на товарищей по несчастью, жавшихся к стенам и едва держащихся на ногах, на их лохмотья и изможденные лица и на Люциуса, произносившего пафосную речь, и не сразу узнала в странном безносом типе, благосклонно кивавшем на особо удачные пассажи, возродившегося Темного Лорда. Господин был слаб и жалок.