Все время только и думал о том, как бы ему сесть повиднее. А чем больше рассказывала черепаха и чем меньше места оставалось на березе, тем все чаще иные мысли у него в голове появляться начали: что неплохо бы и о нем, о Потапыче, сказку на березе выбить, еще хорошей сказкой его прославить. Но неудобно было сказать:
– Расскажи обо мне, Кири-Бум.
Томился, ждал: может, сама догадается. Значительно в кулак покашливал. Кхыкал. И все напрасно: о других рассказывала Кири-Бум свои сказки. И когда объявила она вчера: «Завтра запишем мою самую любимую сказку», – дрогнуло у Потапыча сердце: уж эта сказка наверняка о нем будет. Был уверен он, что любимая сказка у черепахи только о нем, о Потапыче, может быть. Все-таки он, как никак – хозяин рощи, его любить надо.
Глядел Потапыч на черепаху нежно, благодарен был ей в душе, что сказку о нем она к концу приберегла. Сколько о нем теперь разговору в роще будет. А черепаха уселась поудобнее, обвела всех маленькими глазками, сказала:
– Пиши, Ду-Дук: «И МЕДВЕДЬ СПИРИДОН УЧИЛСЯ».
«Не обо мне?!» – удивился Потапыч, но тут же успокоился: он, Потапыч, и без сказки знаменит. Он – хозяин рощи, его имени все равно в веках греметь. Пусть увековечат Спиридона.
Потапыч принял важный вид: надо же, чтобы все запомнили, как сидел он у березы, когда выбивал на ней дятел последнюю сказку, приготовился слушать. Зато медведь Сидор поднял лапу. Все эти дни он ждал, не вспомнит ли черепаха еще что сказочного из его жизни. Потому и поднял лапу, вдруг да в последнюю минуту вспомнит и вместо Спиридона его сказкой порадует:
– Зачем же о Спиридоне? Его с нами нет. Говори о тех, кто есть.
– Тебя тоже не было с нами, да я рассказывала о тебе, – сказала Кири-Бум.
И медведь Сидор качнул головой: верно, без него записали сказку о нем. И опустил лапу:
– Ладно, давай о Спиридоне.
И черепаха начала рассказывать. Ду-Дук едва успевал записывать за ней. На землю сыпалась пахучая березовая стружка.
Рассказывала черепаха:
«Жили по соседству два медведя – медведь Спиридон и медведь Лаврентий. У медведя Спиридона всегда для всех двери открыты. Всех он привечает, всех угощает:
– У меня, – говорит, – есть, значит, у всех есть. Последнее отдам. А если у меня нет, то уж не судите: и рад бы последнее отдать, да отдавать нечего – у самого нет.
Как говорил, так и делал. Добудет что, половину сам съест, а половину знакомым раздаст. На следующий день опять добывать идет. Смеется, бывало, над ним медведь Лаврентий.
– Неэкономный ты какой, Спиридон. Не роздал бы вчера своего барана, он бы тебе сегодня как пригодился: не надо было бы никуда ходить. Лежал бы себе в берлоге, как я вон.
Да, медведь Лаврентий, тот совсем иначе жил. Никогда никого не привечал, никогда ничем не делился. Скуповат был.
– Все, что есть у меня, – говорил он, – это мое.
– Сегодня мне не надо, а завтра пригодится. Не одним днем живем. Смекать надо.
И в другом рознились медведи. Медведь Спиридон тот ух какой уважительный был. Позовет его кто помочь, никогда не откажет. И работает всегда на совесть А медведь Лаврентий, тот нет, тот зря силу свою не расходовал.
– Я лучше, – говорит, – в берлоге полежу или в речке покупаюсь. Моя сила мне самому сгодится.
Надо прямо сказать: легко жил медведь Лаврентий, ничем не отягощал себя. Медведь Спиридон даже позавидовал ему однажды. Пришел и попросил:
– Научи меня жить по-твоему. Я сметливый, быстро все схватываю. Устал я, знаешь, немного от доброты своей.
Похлопал его медведь Лаврентий по плечу.
– То-то, говорил я тебе: не солнце, всех добротой своей не обогреешь. Да оно и солнце-то не для всех одинаково: под ним сидишь – тепло тебе, в тень зашел – холодно. Одумался, значит? Ну идем. Поживешь со мной, научишься.
Сходили они на деревню, принесли по барану. Одного съели, а одного на завтрашний день оставили.
– Завтра уж не ходить, понял? – сказал медведь Лаврентий, ложась в траву. – С запасцем, брат, жить надо.
– Неопытный я был, – прилег возле него медведь Спиридон, – не понимал. Теперь вижу: лучше так, как ты живешь. Точно, приберегать надо.
Той порой по тропинке волк Рыжий Загривок шел, печальный-припечальный. Окликнул его медведь Спиридон:
– Ты что идешь не идешь – голову повесил?
– На деревню ходил, не добыл ничего. Чем детей сейчас кормить буду, ума не приложу. А у меня ведь их пятеро.
Посочувствовал ему медведь Лаврентий:
– Да, плохо это, когда есть нечего.
– Чего уж хуже, – сказал волк и тоненько повыл: – У-у-у!
Жалко медведю Спиридону стало его. Никогда он не видел, как волки плачут. Расчувствовался, говорит:
– Давай, Лаврентий, выручим его. Он, волк-то, в нужде, ему помочь надо. У нас есть, у него нет, давай поделимся.
Покряхтел медведь Лаврентий. Не хотелось ему припрятанного барана отдавать волку, но ведь не скажешь теперь, что у тебя нет его, когда сосед выдал. Вынес из берлоги барана, кинул волку.
– Бери, корми ребят своих.
И загорелись у волка глаза радостью. Приободрился он, завыл дрожащим голосом.
– Вот спасибо, выручили. Дети, пятеро ведь их у меня.
Весь день ходил потом медведь Лаврентий по берлоге и все говорил:
– Ты помнишь, Спиридон, какие глаза у него были. Никогда я таких счастливых глаз не видел.
И ночью все поталкивал его в бок, будил.
– Спишь, Спиридон? А я никак уснуть не могу. Все о волке думаю. Какие глаза у него были! Вот так и стоят они передо мной со слезами.
– Спи ты, – отмахивался медведь Спиридон, – завтра на деревню чуть свет идти, отдохнуть надо.
Затихал медведь Лаврентий, а немного погодя опять начинал возиться и толкать медведя Спиридона под бок:
– Вот обрадовался серый, а! Не думал, что мы поможем ему.
Утром сходили они на охоту, добыли кое-что, позавтракали.
– А теперь ложись и отдыхай, – сказал медведь Лаврентий медведю Слиридону. – Я всегда так делаю после завтрака, чтобы жир завязался. Когда есть жир в тебе, не такой долгой тебе зима кажется, и никакие холода тебе не страшны.
Прилег медведь Спиридон с ним рядом. Лежит, былку покусывает. Смотрит: барсук Филька из домика своего показался. Худой, облезлый. Еле идет. Сделает шаг, постоит, отдышится и еще шаг делает.
– Куда это ты, Филька, собрался, – окликнул его медведь Спиридон.
– К речке схожу, – отвечает барсук, – может, хоть лягушку поймаю. Болею вот, совсем ослаб.
– Куда же ты пойдешь такой? Еще утонешь.
– А что же мне делать? Есть ведь надо что-то. Я уж и так три дня не ел ничего. Нездоровится мне.
И положил медведь Спиридон лапу на плечо медведю Лаврентию.
– Давай, Лаврентий, поможем больному, из беды его вызволим.
– Чем же мы поможем ему? У нас у самих ничего нет.
– Добыть надо. Мы с тобой здоровые и лежим, а он больной и идет. А куда идти ему? Он стоит еле.
Не хотелось медведю Лаврентию подниматься с лужайки, но и отказать стыдно было, поднялся. Спустились они с медведем Спиридоном к речке, наловили раков. Полдня по брюхо в воде лазали. Наловили все-таки.
Принесли барсуку:
– Ешь, Филька, да поправляйся.
А тот и не верит даже. Думал – шутят медведи, когда сказали, что за раками ему пошли. А они и впрямь принесли целое лукошко. И постель ему перестелили, чтобы лежалось Фильке удобнее. Заплакал Филька.
– Эх, – говорит, ведь я сегодня погибать шел. Спасли вы меня, спасибо.
И в эту ночь опять долго не мог уснуть медведь Лаврентий, все ворочался, толкал медведя Спиридона под бок:
– Ты помнишь, Спиридон, как плакал Филька? Помнишь, какие у него по щекам слезы текли? Круглые, с горошину. Я таких слез и не видел никогда.