Тут Иван-царевич так озлобился, что никого и слушать не стал; приказал позвать палача и немедленно казнить Булата-молодца.
«Ах, Иван-царевич! Коли ты хочешь меня палачом казнить, так лучше я сам помру. Позволь только три речи сказать…» Рассказал Булат-молодец про первую ночь, как в чистом поле прилетали двенадцать голубиц и что ему говорили — и тотчас окаменел по колена; рассказал про другую ночь — и окаменел по пояс. Тут Иван-царевич начал его упрашивать, чтоб до конца не договаривал. Отвечает Булат-молодец: «Теперь всё равно — наполовину окаменел, так не стоит жить!» Рассказал про третью ночь и оборотился весь в камень. Иван-царевич поставил его в особой палате и каждый день стал ходить туда с Василисой Кирбитьевной да горько плакаться.
Много прошло годов; раз как-то плачется Иван-царевич над каменным Булатом-молодцом и слышит — из камня голос раздаётся: «Что ты плачешь? Мне и так тяжело!» — «Как мне не плакать? Ведь я тебя загубил». — «Если хочешь, можешь меня спасти: у тебя есть двое детей — сын да дочь, возьми их — зарежь, нацеди крови и той кровью помажь камень». Иван-царевич рассказал про то Василисе Кирбитьевне, потужили они, погоревали и решились зарезать своих детей. Взяли их — зарезали, нацедили крови и только помазали камень — как Булат-молодец ожил. Спрашивает он у царевича и его жены: «Что, вам жалко своих деток?» — «Жалко, Булат-молодец!» — «Ну, пойдёмте в их комнатку». Пришли, смотрят, — а дети живы» Отец с матерью обрадовались и на радостях задали пир на весь мир. На том пиру и я был, мед и пиво пил, по усам текло, в рот не попало, на душе пьяно и сытно стало.
ОДНОГЛАЗКА, ДВУГЛАЗКА И ТРИГЛАЗКА
Жили-были муж с женой.
Была у них дочь — Крошечка-Хаврошечка. Пожили-пожили муж с женой и померли. Осталась Крошечка-Хаврошечка круглой сиротой. Взяла её соседка, и стала Крошечка-Хаврошечка у неё работницей. Работает с утра до ночи, всё подаёт, прибирает и за всех и за всё отвечает.
А были у её хозяйки три дочери: старшую звали Одноглазка, среднюю — Двуглазка, а меньшую — Триглазка. Они только и знали, что у ворот сидели, на улицу глядели, а Крошечка-Хаврошечка на них работала, их обшивала, для них и пряла и ткала, а слова доброго никогда не слыхала.
Выйдет, бывало, Крошечка-Хаврошечка в поле, обнимет свою рябую корову, ляжет к ней на шею и рассказывает, как ей тяжко жить-поживать:
— Коровушка, матушка, меня бьют, ругают, хлеба не дают, плакать не велят. К завтрему дали пять пудов полотна напрясть, наткать, набелить, в трубы покатать!
А коровушка ей в ответ:
— Красная девица! Влезь ко мне в одно ушко, а в другое вылезь — всё будет сработано.
Влезет Крошечка-Хаврошечка в одно ушко, вылезет из другого, а уж всё готово: и наткано, и побелено, и покатано. Отнесёт полотно хозяйке, та поглядит, спрячет в сундук, а ей ещё больше работы задаст.
Крошечка-Хаврошечка опять придет к коровушке, в одно ушко влезет, из другого вылезет и готовенькое возьмет — домой принесёт. Дивится хозяйка, зовёт Одноглазку: — Дочь моя хорошая, дочь моя пригожая! Вызнай, кто сироте помогает: и ткёт, и прядёт, и в трубы катает?
Пошла с сиротой Одноглазка в лес, пошла с нею в поле; забыла материно приказанье, распеклась на солнышке, разлеглась на травушке, а Крошечка-Хаврошечка приговаривает:
— Спи, глазок, спи, глазок!
Глазок заснул. Пока Одноглазка спала, коровушка и наткала полотна и побелила. Ничего хозяйка не дозналась, послала Двуглазку.
Двуглазка на солнышке распеклась и на травушке разлеглась, материно приказанье забыла и глазки закрыла, а Крошечка-Хаврошечка баюкает:
— Спи, глазок, спи другой!
Глазки и заснули.
А коровушка наткала, набелила, в трубы покатала, а Двуглазка всё ещё спала. Вернулась домой — ничего рассказать не могла. Рассердилась старуха и на третий день послала Триглазку, а сироте еще больше работы дала. И Триглазка, как её старшие сёстры, попрыгала-попрыгала и на травушку легла. А Крошечка-Хаврошечка поёт:
— Спи, глазок, спи, другой!
А о третьем забыла. Два глаза заснули, а третий глядит и видит всё: как красна девица в одно ушко коровушке влезла, из другого вылезла и готовые холсты подобрала.
Вернулась Триглазка домой и всё, что видела, матери рассказала. Обрадовалась старуха, на другой же день пришла к мужу.
— Режь рябую корову!
Старик и так и сяк:
— Что ты, жена, в уме ли? Корова молодая, хорошая!
— Режь, да и только!
Наточил старик ножик… Побежала Крошечка-Хаврошечка к коровушке:
— Коровушка-матушка! Тебя хотят резать!
— А ты, красная девица, не ешь моего мяса; косточки мои собери, в платочек завяжи, в саду их посади и никогда меня не забывай — каждое утро водой их поливай!
Крошечка-Хаврошечка всё сделала, как ей коровушка велела: голодом голодала, а мяса ее в рот не брала; косточки каждый день в саду поливала, и выросла из них яблонька, кудрявая да красивая. Яблочки на ней висят наливные, листики шумят золотые, веточки гнутся серебряные; кто ни едет мимо — останавливается, кто проходит близко — тот заглядывается.
Случилось раз — девушки гуляли по саду; на ту пору ехал мимо царевич — кудреватый, красивый, молоденький. Увидел яблочки и говорит девушкам:
— Девицы-красавицы, — говорит он, — которая из вас мне яблочко поднесёт, ту за себя замуж возьму!
Бросились Одноглазка, Двуглазка и Триглазка к яблоньке. А яблочки — то висели низко, под руками были, а то вдруг поднялись высоко-высоко, далеко над головами стали. Сёстры хотели их сбить — листья глаза засыпают; хотели сорвать — сучья косы расплетают; как ни бились, ни метались — руки изодрали, а достать не могли.
Подошла Крошечка-Хаврошечка — веточки приклонились, и яблочки опустились. Сорвала золотое яблочко и поднесла его молодому царевичу. Царевич увёз её в свой дворец, женился на ней, и стали они жить-поживать, добра наживать.
ПУЗЫРЬ, СОЛОМИНКА И ЛАПОТЬ
Жили-были пузырь, соломинка и лапоть.
Пошли они в лес дрова рубить, дошли до реки, не знают: как через реку перейти? Лапоть говорит пузырю::
— Пузырь, давай на тебе переплывём!
— Нет, лапоть! Пусть лучше соломинка перетянется с берега на берег, а мы перейдём по ней.
Соломинка перетянулась с берега на берег. Лапоть пошёл по ней, она и переломилась.
Лапоть упал в воду, а пузырь хохотал, хохотал, да и лопнул!
ИВАН НАЙДА
Однажды шла женщина с ребёнком на базар, скажем, так вот, как в Житомир из Левкова ходят, и несла в корзинке дитя. Идёт с базара, видит — прыгает перед ней красивая птичка. Поставила она корзинку с ребёнком, а сама за птичкою побежала, хотела её поймать, чтобы дитя позабавить. Отбежала от корзины гона три.
А птичка взлетела на дерево и говорит:
— Оглянись, женщина, где твоё дитятко?
Та оглянулась, видит — нет дитяти, вернулась его искать. Искала-искала — не нашла. Потом заплакала… да и пошла домой.
А жил в лесу дед — волшебник, который всё знал, что на свете делается, поглядел он в свои волшебные книги и узнал, что сидит на такой-то дороге дитя в корзинке. Он пошёл, взял его, принёс к себе домой, нанял ему мамку, вырастил его и назвал его Иван Найда.
Как исполнилось мальчику пятнадцать лет, стал он на охоту проситься; вышел, видит — большое болото, начал осматриваться — нет ли где какой дичи, а тут — летят три уточки. Он собрался их бить, глядь — спустились они вниз, сбросили с себя крылышки и обернулись девушками. Старшие красивые, а младшею нельзя и налюбоваться! Только он заметил, что они в воду полезли, схватил платье — и айда домой!