Утром я прислушался на улице к звукам вокруг: звенела весенняя капель, голые ветви деревьев на ветру, дребезжали витрины, окна, решетки. Трамвай и пролетевший по широкому проспекту мотоцикл. Звенели звонки велосипедов и телефонов, пели колокола... Вокруг столько звона! Тилль и Ллиль играют в городе.
Кружева Мэйделин
КРУЖЕВА МЖЙДЕЛИН
Ее кружева - тонкие, как первый лед на реке, изящные, словно изморозь на окнах, и хранят белизну девственного снега. В ее холодном сердце царит вечная зима.
Но однажды Мэйделин придется сплести особое кружево…
Мэй жила в царстве зимы.
Неважно, какое было время года – слепило глаза яркое солнце, хлестали землю плетьми осенние ливни, от реки поднимался туман, превращая мир в сырой пирог, или деревья разбрасывали зеленую паутину первых листьев, – Мэй жила в царстве зимы. Даже если от долгой засухи воздух раскалялся, как в печке, и приходилось вытирать капельки пота со лба и висков, Мэй чувствовала внутри холод и носила зиму с собой.
Так было не всегда.
Ведь Мэйделин означало «капель». Это имя девочка получила потому, что родилась ранней весной и редко плакала, а ее звонкий смех напоминал перезвон падающих с крыш капель. Непоседа дружила со всеми соседскими детьми и приставала с расспросами к старшим.
Однажды зимой, перед тем, как Мэй исполнилось девять лет, она забежала с подружками в лес, и – как так случилось? Потерялась. В снегу виднелось много следов, но они уводили все дальше в чащу. С каждым шагом острее становился колючий ветер, злей мороз и все выше поднимались вокруг сугробы. Девочка быстро выбилась из сил и, присев под разлапистой елью, сжалась в комок и заплакала. Слезы застывали на ее щеках в льдинки и больно жалили. Обхватив себя руками, Мэй зажмурилась и дрожала от холода и страха. Вдруг мягкая ладонь накрыла ей лоб. Открыв глаза, девочка увидела перед собой красивую девушку, одетую в легкое светлое платье, какие носят жарким летом, а не лютой зимой. Белоснежными волосами играл ветер, и с каждым порывом с них срывались пушистые снежинки. Глаза незнакомки были цвета морозного неба, а губы краснели рябиной на снегу – таким светлым казалось ее лицо. От ладони прекрасной девы не растекалось тепла, но менялся холод, завладевший Мэй. Не истязал, заставляя все тело биться крупной дрожью, не пронзал острыми иглами, а становился ровным, мягким, ласковым. Когда незнакомка поцеловала девочку в лоб, та спокойно прикрыла глаза и погрузилась в спасительный сон.
Спящую Мэй нашли в лесу под елью. Принесли домой. Но никто не верил, что она выживет, такой холодной и неподвижной она казалась. Если и придет в себя, то заболеет…
Ничего подобного не случилось. Через два дня девочка проснулась совершенно здоровой. Только другой, не той смешливой Мэй, которую все знали.
Ее лицо стало бледным. Вместе с румянцем исчезла улыбка – будто никогда не появлялась.
Девочка стала молчаливой и спокойной. Не спешила больше на улицу играть с соседскими детьми и сторонилась взрослых. Даже с родными вела себя сдержанно.
– Так изменилась, – шептала иногда над ее кроватью мама, вытирая слезы.
– Пожалела мою внучку Морозная дева. Спасла. А сердце ее в ледышку превратила, – сказала однажды бабушка.
В ледышку? Мэй прислушалась к себе.
Сердце ее билось, как у всех людей. Только неспешно и очень ровно, никогда не сбиваясь на торопливый лад. Внутри девочки царила зима: много белого цвета и холод. Не терзающий, а как от руки Морозной девы – ровный, успокаивающий.
Это не означало, что Мэй была совсем бесчувственной – она обижалась и радовалась.
Радость напоминала сверкающие снежинки – поймаешь, не удержишь. Растает – не согреешься. Зато обида проникала в душу изморозью и могла задержаться там затейливым рисунком. Вырасти сугробом и завьюжить, так что любая мелочь вызывала колкое раздражение. А потом вдруг превратиться в сухую ледяную молнию, ту, что сверкает без грома и даже без дождя. Однажды такая острая игла разорвала воздух и пронзила яблоньку, которая росла на полянке перед домом.
Эту яблоньку любили все.
Зимой на ее ветвях собирались шапки снега, весной цветущее дерево само превращалось в сугроб, а к осени наряжалось яблоками, бока которых краснели, как девичьи щеки в мороз.
В тот день бабушка вновь заговорила о Морозной деве и о том, что внучке не смогли помочь целительницы, которых к ней приглашали, а значит, девочка никогда не будет, как все. Останется с ледяным сердцем.
Каждое бабушкино слово отзывалось в Мэй порывом морозного ветра, поднимало вверх острые льдинки, и девочка вдруг почувствовала, что холод внутри становится невыносимым, ищет выхода. Испугавшись, она подскочила к окну, посмотрела на яблоньку – тогда небеса и выпустили сухую молнию. Но вместо того, чтобы вспыхнуть огнем, дерево заледенело, сверкнуло на солнце разноцветной радугой и, потухнув, разом сбросило с себя все листья.
Так Мэй узнала, что обида способна превратиться в гнев, в опасную молнию – и погубить. И пусть зима жила у нее внутри, выхолаживая все чувства, девочка не хотела ранить тех, кто был рядом.
Она стала проводить все дни у окна, глядя на голую яблоньку.
Дерево вскоре засохло, почернело, и его выкорчевали, распилив на дрова. Но Мэй продолжала смотреть на опустевшую поляну.
Если мама или бабушка звали девочку помочь по хозяйству, она не отказывалась. Но закончив дела, сразу возвращалась к окну. Отец привозил дочке подарки, но раз взглянув, она отворачивалась.
Шли месяцы. Наступила зима – мягкая, снежная. Укрыла землю ватным одеялом и принялась рисовать на окнах – и на том, перед которым сидела девочка, тоже. Дивный лес и зверей невидимых, птиц на тонких ветвях и яблоньку, всю в цветах. Будто каждый день завешивала стекла тонкими кружевами.
Одним искрящимся утром на пороге дома Мэй оказались березовые коклюши и два мотка белоснежных ниток. Сосед видел, как на заре по улице шла молодая дева, богато, но не по погоде одетая. А может, и не было никого. Солнце поднималось молодое, игривое, глаза слепило. Над сугробами и у присыпанных снегом домов водили хороводы его яркие лучи. Вот и привиделось.
– Морозная дева снова решила помочь нашей девочке, – сказала бабушка, задумчиво разглядывая неожиданный подарок.
Вскоре она стала приглашать в дом мастериц, которые учили внучку плести узоры из тонких ниток.
Эта занятие подходило зиме в душе Мэй, успокаивая, если оживал колкий мороз или сердитая вьюга. Дарило радость, похожую на густой снегопад – отдельные снежинки зачаровывали на миг и быстро таяли, зато их рождалось много – от каждого удачного узелка в замысловатом плетении, от крупинок бисера, добавленных к узору.