Царь, Золотой Одуванчик, как узнал, что сын его, Серебряный, воротился, прибежал со всей своей пестрой свитой на голубой берег. Но сын, хоть и был таким же пушистым как раньше, а глядит строго.
— Что с тобой, — спрашивает царь, — что ты видел в заморских краях, чему научился?
— Многому, — говорит Одуванчик, — а главное тому, что всего лучше быть дома.
И вспомнил он, как на чужбине синицыным гнездом был и вниз головой висел.
— Эх, — думает Марфинька, — а вдруг синица из меня тоже гнездо вздумает вить? И понесут меня синички в клювах через синее море? А плавать-то я не очень умею. Пойду-ка я лучше домой под березу.
Так и сделала.
ЗАЯЧИЙ РАЙ
Повесила Марфа замок, золотой лопух, на дверь своей норки, и с узелком немудреного заячьего добра в одной лапе, а в другой корзинка с гостинцами, вышла в путь-дорогу к заячьему раю проведать отца.
— За синими долами, где в одну алую стежку небо с землей сходится, прямой путь, — напутствовал Марфу еж.
— О! о! о! — пела по заячьи Марфинька, скача по лесу.
И размечталась зайка: «как бы мне попасть в незнаемые страны: за волчьи тропы, за утиные болотца, за барсучьи леса, где заячий рай раюет?» И не заметила, как встал вдруг перед ней белый песчаный город, окружен высоким валом.
— Кто там ходит? — окликнул Марфиньку черный карлик, нос пупыркой.
Весь закован в блестящие латы, он грозно расхаживал по валу.
— Я странница Марфа, иду в заячий рай к отцу в гости, — и потянулась лапой куда-то за солнце, где этот рай раюет.
— Не махать лапами! — заорал на Марфиньку черный часовой: он еле на ногах удержался от поднявшейся песчаной тучи.
— Ты покалечила своими лапами немало нашего народу, и за это ответишь! — грозно пальцем указывая на Марфу, добавил подошедший к черному часовому тощий, ровно иссохшая былинка, носатый карлик, и спесиво принялся поправлять высокий, как сахарная голова, острый колпак.
Зайка от страха просто окостенела: перед ней на валу было видимо-невидимо черного народу.
— Да это никак самые настоящие муравьи! — подумала Марфа, разглядев под высокой сахарной головой недобрый муравьиный глаз.
Одним прыжком переметнулась Марфа за белую стену муравьиного царства и снова шла к небу, в дорогу недальнюю-неблизкую, туда, где заячий рай раюет.
Она бежала все быстрей на своих длинных заячьих ногах, прыгая через кусты и кочки. Незаметно пришел вечер, вышла луна, и обернувшись серебряным яблоком, медленно покатилась по небу.
В тихий вечер на сон грядущий рассказывают птицы деревьям сказки. Слушать их-не переслушать, Марфинька уж как навострила уши. И тихий вечер собирал эти сказки и укладывал, как в колыбель, в сердце зайки.
Но когда за большими птицами и самая малая пичуга, начав страшную сказку про одноглазого великана, перепискнула свое «жили-были» — незаметно поднялся ветер, собирая со всех четырех концов ветрова царства черные тучи. И полил дождь.
В лесу стало так темно, в закопченной трубе и то веселее.
А как клюнула, сверкая меж черных стволов, молния, зайка до того испугалась, земля и небо гремят! И у первой попавшейся лачуги принялась колотить в дверь кулаком:
— Отворите!
Дверь неслышно, пятясь, раскрылась, и два медвежьих глаза щелкой глянули на зайку. Это был годовалый медвежонок, против зайки великан.
— Где твоя мамка? — оробев, спросила Марфинька.
— Нет у меня мамки, охотники уволокли, пропала: один в лесу управляюсь. А ты кто такая, чего по лесу ночью бродишь?
— Я странница Марфа, иду проведать отца, ищу заячий рай.
— Ну ладно, ступай отогревайся. Ишь, водица-то с тебя ровно с рябастой березы.
Медвежонок обошел вокруг зайки и заковылял к огоньку греть чайник. Марфинька уселась на лавку. Лавка была крыта красным ковром — вышито мелким крестиком: медведихи работа.
Медведь уселся на табуретку, и растопыря лапы, как в зеркальце гляделся в свои горячие ладошки; его никакая гроза не пугала.