— А солнце ярко светит? — не унималась зайка, а у самой нос пунцовой редиской полыхал.
— Уж так светит, что… — поглядывая не без тревоги на пунцовый нос зайки, сказал еж, — что просто невтерпеж.
Марфинька и еще хотела бы ежа расспросить, но еж поднялся, закутал зайку потеплей, чего-то пошептал, подул, и пошел в свою нору.
— Ишь, егоза, чего задумала, — ворчал еж себе под нос, — покажи ей заячий рай, отца проведать. Да ведь без пропуска все равно в заячий рай не пустят. Сидела б лучше дома, у птиц песни перенимала. А то «о! о! о!» и вся твоя заячья музыка.
В норе, не зажигая света, улегся еж, протянул лапу, вытащил за зеленый хохолок из земли дикий лук, поел, и спать.
Сны ежиные, что райские, чудами и дивами через край полны.
СВАДЬБА МАРФИНЬКИ
ел заяц Рыжик по знакомой тропке, где каждый куст ему брат, каждая травка сестрица, и как-то равнодушно смотрел по сторонам — или мир для Рыжика тесен стал? Как вдруг слышит: стонет кто-то. Рыжик на зов бегом. В двух шагах от проезжей дороги в ушастых лопухах лежала зайка Марфинька. На перегонки скача с лихим кузнечиком, зашибла ногу, двинуться не может. Рыжик, не долго думая, взвалил зайку себе на плечи и понес домой. Мама-зайка Марфиньку приласкала, нос ей вытерла платком, утешила, дала поесть и уложила на печку отлеживаться.
А как лето пришло, нарядной толпой высыпали на свет Божий цветы: пройтись, погулять и на поле, и по лесу, и у самой реки — кто посмелей, те и в воду полезли. А Марфинька, хоть и вылежалась, но быть навсегда ей хромой. Ну, не беда — много бед и не таких еще по миру бродят. Марфинька не только на заячий глаз красотка: небольшая, в меру толстенькая, вся-то мордочка в круглых рыжих веснушках, а глаза такие раскосые, даже зайцам на удивление.
Думаешь, Марфинька вербами любуется, ан вовсе нет: Марфинька одуванчиком увлеклась. Жизнь у Марфиньки полна неожиданностей. Вот за ее раскосые глазки, да за круглые веснушки, влюбился Рыжик в Марфиньку без ума. Знать, скоро быть свадьбе: идти Марфе с Рыжиком под венец.
Постирала Марфинька свой единственный передник и повесила на куст, пускай сушится. А передник и расскажи все ветру про Марфиньку, что и сирота она и бесприданница, только и есть у нее, что он, передник.
А ветер взял да и вывел о том лисе узор на окошке, прожужжал медведю уши, всполошил бабочек, растрогал до слез ромашки. Вышли слезы росинками, солнце их выпило, да все про Марфиньку и проведало.
И пошла та весть от цветка к цветку, от птицы к зверю, и тут каждый стал готовить приданое Марфиньке, кому что по душе и по силе.
Что ни день стали прибывать подарки в заячью норку.
От лисы перина, тем и дорогая, что собственная лисы работа. Барсук, запершись у себя на ключ, чтобы ему не мешали, из собственной щетины сделал целый набор щеточек и щеток: одну Марфиньке для непослушного вихорка на макушке, другую Рыжику для усов; зубных щеток тоже не забыл. Вылез барсук на волю заметно полысевший, особенно на темячке, откуда легче всего ему было щетину вырывать: благо не каждый день подарки делать. От вороны сафьяновый кушак с заговором от боли в ушах, от злых собак, да от лихого охотника. А волк так ни до чего и не додумался, а только дал себе честное слово, что если встретит Рыжика, то его не съест, и вообще никого из их заячьей породы никогда и ни за что не тронет.
Были еще и другие подарки попроще, но Марфинька всему искренно дивилась и радовалась: знала, что ведь от чистого сердца.
А всех больше удивил Михайло Иваныч. Много ему пришлось помыкаться с подарком. Миша долго ломал себе голову, чего бы такого достать для Марфиньки, чтоб всех удивить. Да так ничего и не придумал, только башка затрещала, стал затейник охать, кряхтеть и решил маленько соснуть.
И снится Мише, идет он по незнакомой тропе. Кругом скалы, кручи и пропасти. Упадешь — не выберешься. А тут вышла луна. То серебряным рукавом махнет, то высоко над горами из-за туч выглянет и поманит к себе. Все выше да выше по самому небу идет Михайло Иваныч. В пять рядов горы-облака, потонул было он в облаках, еле-еле выкарабкался. Теперь никак по радуге тропа, по красным, зеленым ступеням подымается Миша. Как вдруг прямо перед ним стеклянный дворец, все насквозь видно. Приложил Михайло Иваныч лапу к глазам, больно свет яркий. И видит, в одном углу лунной пряжи целые полотнища набросаны, а ткут пауки: на голове короны, усыпанные алмазами, а животики и спинки из драгоценных камней, да таких ярких, спящей царевне не снилось.