А по ночам, чтобы не каркнуть и не выдать себя, он принимался глухо откашливаться. Живя в постоянном обмане, он был глубоко несчастен. Полуворон-получеловек!
Так шли годы, и вот однажды в обществе таких же богатых и знатных как и он сам, белый ворон попал на загородный праздник. Много было всяких развлечений. А как стемнело — музыка, танцы, песни. И он запел. Но не он пел, а кто-то другой, который был в нем. Он чувствовал, что тот другой взял его голос и вот теперь поет — точно кличет.
Он поднялся и пошел, и не помнит, как сквозь толпу вышел из сада. Всю ночь он был в пути. А как занялась заря, алый свет пробудил его память.
Он идет по пыльной знакомой дороге, а ему все та же песня и навстречу и вдогонку. Это в нем, в его сердце эта песня.
И память его все яснее: здесь однажды он шел из вороньего царства, а теперь возвращается.
Вот знакомые при дороге три клена: у зеленых стволов их он привязывал своего золотого коня. А тут у ручейка пил воду — источник мудрости. Как хорошо было, сидя на голубом ясени, слушать проносящийся в листве ветер.
Но как все изменилось в его царстве! Ничего от прежнего белого сияния. Стоят угрюмо почерневшие дубы, все тускло, словно золой посыпано. На голых ветках, нахохлившись, чахлые лысые вороны, а глаза — выеденная скорлупа.
Повстречалась ему слепая белка — она винила во всем короля: обернувшись человеком, он покинул воронье царство и вся власть перешла к злой волшебнице королеве.
Она обложила тяжкими податями птиц и зверей, — рассказывала белка, — и обрекла всех на голод. Задумав завладеть подземными сокровищами, злая волшебница обратила всех зайцев королевства в кротов. Ночь и день они неустанно под землей сверлят и роют и не радуются косые больше солнцу. И лисы — с подвязанными к подбородку слоновыми хоботами, выкачивают бездонные колодцы, где под водой играет серебряное серебро без соринки. И закованные в железные цепи медведи — водовозы и пильщики; косматые волки и калеки птицы, тоже день и ночь на работе, и все поскорее и без передышки, а что заработаешь — в казну.
Тут слепая белка поднесла лапу к своим глазам и утерла блеснувшую росинкой слезу: она потеряла зрение на службе у королевы.
А как легко и привольно жилось нам при короле — белом вороне, — рассказывала белка. — Как было весело. На маскарадах я рядилась в красный мак. А теперь ничего уж не вернуть! Зачем он покинул — забыл нас?
У короля сжалось сердце: разве не знает белка, что не по своей воле он ушел к людям, и разве не хочет он стать прежним вороном, но крепки чары королевы и никакие ястребиные когти не могут содрать с его лица клеймо человека. Он готов на все унижения и даже смерть, но больше никогда не покинет свое царство.
Он поднял валявшуюся на земле палку. Слабые, но все еще белые крылья выбивались за его плечами. И с посохом, крылатым странником он пошел по своей земле.
Никто в лесу, ни зверь, ни птица, не узнал в страннике любимого короля.
Король поселился под синим дубом, где когда-то было столько веселья, а теперь одни развалины.
Звери и птицы с любопытством смотрели на него. Он их расспрашивал о их житье-бытье, а сам говорил о человеке.
У человека есть дар: жалость.
— Мы тоже любим, — сказали звери.
Но жалеть, это не то, сказал странник, — можно полюбить жалея и жалеть не любя. Ваша любовь не как у человека, в ней нет ни середины, ни «или», ни «больше», ни «меньше».
— Согласны, — сказали звери, — мы обознались.
— Жалеть, это и значит быть человеком, — продолжал странник, — и еще, и это дано только человеку: ложь.
— Мы не виноваты, — сказали звери.
— Да вы и не поймете, — грустно улыбнулся странник, — да так, пожалуй, и лучше.
— Уж очень лиха королева! — сказали звери.
И каждый рассказывал о своей беде.
Каких-каких зверей и птиц не манил к себе дуб. И чем больше приходило к страннику зверья, тем шире и гуще разрастался дуб, точно хотел под своими ветвями приютить всех, в чьем сердце было желание послушать голос человека, не простого, а с мудростью нечеловеческой.