Говорят богатыри:
— Подняла нас из могил мать сыра-земля-идти Русь спасать. Как ни свистали мы на четыре все стороны — зовем наших быстрых коней — их громкого ржанья мы не услышали, один ветер унывный на поле ковыль подымал. На наших мечах вражья кровь еще не высохла — черным жадным псом в овраге воет, красной птицей, гогоча, плещется в море.
И велят они тележке себя на Москву везти: родной земле еще раз послужить.
Все еще не хотелось верить тележке, что на русскую землю супостат идет. Небо чистое, ни тучи, ни облачка, птицы перекликаются, муравей соломинку тащит дом чинить, медведица одеяло себе на зиму из полосатых листьев в охапке несет, солнечные зайцы по веткам прыгают, тишь да гладь, и только стук дятла грозным эхом отдавался в лесу.
— Уж не рехнулись ли старые богатыри, — раздумывает тележка, — или им страшный сон про войну снится?
К земле притулилась отдохнуть малость, прислушалась: и точно — из-под земли сквозь шипенье-свист нечисти раздавался звон колоколов, но не тот благостный, что по земле рассыпался синими колокольчиками, а заунывный похоронный звон.
И опять летит — прямой путь на Москву. Да не под силу стало тележке под тяжестью мертвых богатырей, середняя дощечка переломилась — и пошли поленца, каждое само по себе, звать живых богатырей: спасайте Русь!
Много на Руси богатырей, почитай каждое дерево. Да как знать, кому под силу нести меч-кладенец Ильи Муромца? Вдруг видят, идет простой мужичок — дрогнули поленца, а как в глаза ему глянули, гром в них гремел.
Поняли тут поленца, что перед ними сам богатырь русской земли, в ноги ему поклонились, меч-кладенец ему дали. Молнией в руке мужика блеснул меч. Меч Ильи Муромца. И пошел колоть и рубить!
ЦАРЕВНА ЗАМОРУШКА
царевны Заморушки одна нога короче другой. Когда она наряжалась в парадное платье, под ногу ей ставили подпорку, чтоб никто не заметил, что она хроменькая. А лицо себе обсыпала она мукой — скрыть рябины. И хоть дурна была Заморушка, но за свой веселый лад и за приветливость всем мила.
И были у царевны два брата, одного звали Петром, другого Иваном.
Петр играл на дудочке, а Иван из лука стрелял. И всякий в своем искусстве был первым и равного ему не было.
Однажды пустил Иван стрелу — и там, где упала стрела, заплескалось синее озеро. Заиграл Петр на дудочке — и на синих волнах появились расписные корабли с мачтами до самого неба.
И говорит братьям царевна Заморушка:
— Охота мне, милые братцы, на этих корабликах покататься по синему озеру.
Сплели братья из ивы корзинку, усадили в нее Заморушку и понесли к кораблям.
И как будут они у пристани, навстречу им злой волшебник Карабей.
— Куда, — говорит, — вы путь держите?
А от его волшебного взгляда вдруг язык у братьев пропал, и они чего-то лопочут, сами не понимают. А уж их схватили и заковывают, назавтра им объявлена казнь.
Опечалилась царевна: по моей вине братья погибают. И зачем ей только вздумалось на корабль соваться, сидела бы она себе дома, братьям гладью сорочки вышивала. Пусть лучше ей пропад, только спасти братьев!
— Не тужи, царевна, — говорит ей ивовая корзина, — повыдергай из меня прутья, отточи колышки и посади их вокруг пристани, где стоят твои братья прикованы. Да смотри, никому о том не сказывай, запомни!
Пообещала царевна: она никому не скажет. А как ночь пришла, колышек за колышком она отточила, пошла на пристань, и там колышки в землю вокруг столба натыкала.
А на утро видит, густой лес стоит, а из леса выходят братья, посмеиваются:
— Спасибо тебе, сестрица, что нас выручила. Да скажи, как это ты умудрилась, в ночь лес вырастила?
Забыла Заморушка, что обещалась держать язык за зубами, все братьям о корзинке и рассказала. И еще не кончила она рассказа, как поднялся ветер, повалил деревья — и опять братья на виду у всех на пристани закованные стоят, ждут казни.
Заплакала царевна, не знает что ей делать.
— Не плачь, царевна, — говорит ей платьице ее кисейное, — сними меня, да кинь через голову.
И как только Заморушка скинула платьице, нашло на озеро облако и закутало пристань.
Братья свободны, никому за облаком не найти их, а сестры нет как нет, пропала, и как ни кликали, нет ответа.
«Как же, думают они, жить им без сестры и как признаться отцу и матери: не уберегли сестру?»