По свежей утренней росе идет странник.
А как сворачивать ему на дорогу, видит: стоит перед ним горбатая груша. И вся-то, как цветами, осыпана мелкими грушами.
Загляделся странник:
«Дай, думает, попробую грушку!» и швырнул на дерево свою палку.
Дождем попадали на землю груши. И послышалось, будто звякнуло. А нагнулся подбирать, и глазам не верит: среди груш в траве на серебряных цепочках две лампады, и такое чистое серебро, как только что начищено.
Удивился странник, обрадовался: откуда ему такое? И к грушам в суму положил лампады: то-то будет чем удивить в монастыре!
Идет странник, ест грушу за грушей; хоть и лесная груша, а до того сладкая, и в садах такого не пробовал.
А за странником птицы летят и меж собой переговариваются.
Дивится странник. С каждым шагом сума убывает, а с чего-то тяжесть, точно камни в суме. Развязал странник суму, повыбрал все груши, бросил птицам. И птицы подхватили груши — дар Спаса. И вытянув шеи, кружились над странником, показывали ему дорогу к часовне — а он не понимает.
Идет странник — пустая сума, одни лампады, а до того замаялся, едва ноги волочит. И вдруг увидел: на краю леса часовня сгорбилась, как та чудесная груша.
«Зайду-ка передохну», думает странник. И только что он это подумал, легко ему стало. Не заметил, как и часовня перед ним, и как толкнул дверь, и как вошел.
А вошел, сердце дрогнуло: какая бедность! И прямо в глаза ему: на голой стене два образа — Спас и Никола. А над образами два железных крюка торчат.
И осенило странника: развязал он суму, вынул лампады. Казалось, такая тяжесть, а тут в его руках как воздух. Легко поднял. И каждая на своем крюке повисла.
И вся часовня осиялась: зеленый огонь от Спаса, красный от Николы.
Не голые стены — тихо светятся лики святых, и не холстинка на аналое — парча играет. И почудился страннику стрепет множества крыльев.
«Никак гуси летят!» и подумалось: или то ангелы Божии? И с умиленным сердцем тихонько вышел он из часовни.
ПОДСОЛНУШЕК
На поле, повернув голову к солнцу, стоит подсолнух: тысячью благодарных глаз он смотрит на солнце.
С какой жадностью льнут к подсолнуху пчелы, каким шумливым хороводом они вьются вокруг его золотой головы! Да посторонитесь вы, Божьи пчелки, дайте мне поглядеть и надышаться подсолнушком! Где там, не сговоришь: улетели одни, а по теплым лучам на подсолнечный свет гонят другие.
Золотой цветок, я тебя выбрала из всех цветов и трав на поле. А был ты когда-то не такой, помнишь?
Моя память уходит по широким дорогам в глубь леса, там на поляне среди цветов белела моя бедная ромашка. Какими глазами глядит она на солнце! Или его пурпуровый плащ, расшитый золотыми лепестками, зачаровал ее? А как ей хотелось быть похожей на солнце. И под солнцем лепесток за лепестком осыпался ее белый наряд. Какой жалкой кикиморушкой среди других цветов глядела теперь обожженная солнцем ромашка. Ранним утром я проходила по полю. Чистое поле, ты моя колыбель. Мои глаза обращены к цветам, не обойду и головастого заброшенного одуванчика. Какой болью сжалось мое сердце, когда среди звенящих колокольчиков я увидела кикиморушку. И чего бы только я не дала, чтобы оживить ее нежный наряд. Не знаю, желание ли ромашки, или то была сила моего голоса, дошедшего к солнцу, но я помню как на глазах всего чистого поля солнце наряжало кикиморушку в золотые лепестки своего лучистого плаща, а на солнечной мельнице слышно было, как перемалывали желтые тычинки на семена и в каждое семя вливали каплю заревого света. И не белая ромашка, а золотой подсолнух вдруг поднялся на лугу.
И я тихонько коснулась твоих еще сонных глаз, и в сиянии золотых лучей пошла своей дорогой.
СЛИВЫ И ГРУШИ
Это случилось в Гоби, теперь пустыня, а когда-то сад. Какие только цветы не цвели, а деревья, таких и не встретишь. Среди цветов — на длинных стеблях, бледнее утренней звезды — цветы смерти. По вечерам их аромат разносился далеко за пределы сада.
Сад охраняли два свирепых пса: Асар и Васар. С виду очень страшные, но никогда никого не трогали и сговорчивые — попросишься в сад, пустят, и только скажут: «не топчите траву». И конечно, цветок смерти велено было всем обходить не задерживаясь.
В сад вечерами прилетала птица. Слышали имя: Начин — такой больше нет. Сад ее очень любил. Сливы и груши только ее и ждали, только о ней и думали, только ею и жили. И она их любила: и сливы и груши. И в своей любви равняла: клюнет сливу, а за ней грушу, не обойдет.