Что случилось, оттого ли, что за день под солнцем сливы блестели особенно сочно и янтарно, или у птицы были другие мысли, только в этот вечер она наклевывала сливу за сливой, и не прикоснувшись к грушам, улетела.
А когда улетела птица, какая наступила тишина в саду.
Есть тишина покоя, а есть тишина затаенной обиды. Мудрое сердце без горечи примет обиду.
«В мире все совершается так, как тому быть по судьбе и участи каждого!» Так нас, зверей, учили псы Асар и Васар. Но что спросить с груши?
Сладкие косточки — грушевое сердце — точил белый червь с жадными глазами: обида. Его боится сон и далеко отходит; боятся вещи — они валятся из рук; и самый яркий свет меркнет в глазах. А червь, не отрываясь, точит; не прекратит свою работу, пока не вспыхнет сердце, не запылает огнем мести.
Среди ночи, когда сливы спокойно спали, груши поднялись и пошли по саду.
Где в эту ночь были псы, никто не знает, но уже после этой ночи ни Асара, ни Васара больше не услышим, и сад запустеет.
В темноте грушам ничего не видно — и только в лунном блеске, переливаясь, манят цветы смерти.
У мести верный глаз, это она, горя, рвала цветы. Набрав ядовитых цветов, груши вернулись на дерево.
И там на дереве — поцелуем смерти — прикоснулись к сливам сестрам, переходя от сливы к сливе: так вчера клевала птица.
Вечером прилетела в сад птица Начин.
Как она радовалась дереву — своим сливам и грушам, и с какой любовью клевала их вперемежку — сколько слив, столько груш.
Но когда собиралась улетать, распустила крылья — в глазах у нее потемнело. И мертвая она упала к корням любимого дерева.
Падение ее было как гром. Зазубренной молнией раскололо дерево с верхушки до основания.
С той поры раздельно растут два дерева: слива и груша.
И груша, если вы вглядитесь, редко не кривобока. А сливы — в память любимой птицы — зреют в ее цвет: синие как горлышко, зеленые как крылья, малиновые как подрукавка, желтые как клюв, и как ее глаза — красные.
ПОДЗОРНАЯ ТРУБА
Все мы знаем какое теперь солнце, этот щедрый золотой дед. Раньше всех он на ногах, всем с ним светло, всякого согреет. А шутить не очень-то любит: попробуй, поваляйся в полдён на солнце, он тебе живо наморковит нос и подмалюет щеки.
А давным-давно, когда царь солнце был молодой прекрасный принц, он влюбился в луну. Устроив день поярче и попригожей, он отправился свататься к луне. Сам ехал на белом быке, а за ним приближенные в золотых кафтанах шли, постукивая каблучками. Шествие замыкали драконы: они несли на малиновом облаке солнцеву подзорную трубу. Без нее и шагу не делал принц. Ему достаточно было поглядеть в эту трубу, чтоб на земле в тот же миг все ожило и засияло.
Выйдя за солнцеву ограду, солнце и его свита затеяли сделать привал, подкрепиться и отдохнуть, а белому быку дать попастись на лунных пастбищах.
Не терпелось принцу, он взошел на холм и смотрит в подзорную трубу; маня, поблескивал, приближаясь к его глазам, волшебный лунный замок. Никогда до того принц не видел луну, но много наслышался о ее красоте. И день и ночь он мечтал о ней.
Знает луна: всякий, кто осмелится средь бела дня заглянуть ей в глаза, ослепнет навек и окаменеет. Остерегаясь, не погубить бы солнце, она надела на свое нежное девичье личико серебряную маску. А солнечный принц, взглянув на мертвую маску, подумал, что это и есть лицо луны. Опечаленный, он выронил из рук свою драгоценную трубу, сел на быка, и не сказав ни слова, повернул назад в свой огненный дворец.
А за ним в тревоге, толкая друг друга, побежали вприпрыжку пузатые царедворцы и пунцовые пажи. Драконы, онемев, так и остались на серебряном лунном поле.
Луна все видела и с горя захолодела. И с той поры не снимает с грустного побледневшего лица серебряную маску. А царь солнце так никогда и не женился, навеки сохранил верность своей мечте, и попрежнему своими лучами освещает луну.
А солнцева подзорная труба, выпав из дрогнувших рук принца, засияла звездой — непохожая ни на какие другие звезды. Ею не раз любовались волхвы и чародеи — как один из звездочетов наконец догадался, что это за звезда. И уж не по ней ли построили нашу подзорную трубу?
ЛИМОН ПАНТЕЙ
евелик Лимон Пантей, не выше карликового кактуса, уродец.