КРОТИХА ГЛАША
кротихи Глаши шубка бархатная, серебром отливается. Когда бабушка хочет ее похвалить, то всегда говорит, что на базаре за такую шубку пятиалтынный дадут.
Ни бабушка, ни Глаша не знают, какой из себя пятиалтынный, и каждая по разному его себе представляет: Глаша — как ржаной кругленький хлебец, а бабушка — как целое кротовое поместье; обе они с почтением к пятиалтынному относятся и втайне его побаиваются, ведь это цена дорогой кротовой шубки.
Жили кроты под землей, от всех запершись: на окнах решетки, ворота на запоре, чтоб солнце не вошло ненароком, не зажгло окон, не распахнуло б дверей, мрак — злость кротовую — золотою метлой не вымело.
Жили кроты, промышляли охотой, разбоями. На землю редко хаживали.
Глаша у кротов юродивой слыла. Все о том дне мечтает, когда солнце золотым странником и к кротам станет захаживать, и они заживут, как вся Божья тварь.
Когда наступала весна, выходила слепая от солнца Глаша в поле. Притрагивалась лапкой к каждой былинке, к каждому листику. И знала, мак зацвел! И толстыми лапками водила по шелковому платьицу мака, и вытаскивала на память о лете черные булавки — тычинки мака. Она любовалась, как поутру мать-и-мачеха собирала полно до верху в свои золотые чашечки утреннюю росу, а потом поила сладкой водицей и рыжую пчелку и всякую муху-пострекуху.
Каждый цветок, каждый куст знает Глаша и любовно зовет по имени. В сухое лето, вместе с поникшим от зноя колокольчиком, просила она у неба дождя земле, и в мечтах своих крылышки голубых бабочек принимала за небо.
Пели птицы и сквозь чириканье настойчиво с запахом душистых трав приходил звон кузнечиков, и за их беспечную трескотню больше всех любила их Глаша, и без них мир для нее сразу бы опустел.
Гудел шмель, носился по полю, пил жадно с каждого цветка, и все мало казалось ему, ненасытному, а сколько цветов помял, покалечил за день! Был шмель в поле не как равный в семье, а как больший. Пуще огня боялась его Глаша, а шмель и не знал, что есть на свете Глаша: бархатную ее шубку принимал он за камень. И правда, каменела Глаша при его приходе на поляну.
Под землей ей все постыло: и кротовая жестокость, и тьма, и холод. А на земле, где с утра до ночи пели птицы, трещали кузнечики, росла трава, все для нее было песней.
Она любила в сумерки посидеть при дороге на камушке; с муравьем, что с работы спешит домой, словечком перекинуться, и с другим всяким прохожим потолковать: ведь сколько новостей за день наберется в поле!
И только когда ночь расстилала по полю свою черную юбку, и не оставалось больше нигде ни одного светлого пятнышка, только тогда шла Глаша домой.
А как-то сидела она на камушке и видит, идет по дороге черный жук: верно издалека пришел, вся одежа серая от пыли. И сразу, не присев даже с дороги, не осмотревшись по сторонам, принялся он точить всходы. Поди весь хлеб перепортил. А Глаше жалко пшеницу — так сочно, так зелено подымалась она в цветах с песней. В самом хлебе вили свои гнезда птицы.
Забиралась иногда Глаша на серенькую от одуванчиков полянку. Брала в лапу одуванчики и дула на них, пока вся поляна не вздымалась к небу кружевным облачком. Это облако было глашино.
Гулял ветер по полю, уносил бабочек с цветов, развеивал с одуванчиков пух. И думала Глаша о доме, где ветер живет.
«Нет в его доме окон, размышляла она, и как холодно должно быть ему бедному!»
И видела на земле ковер, сотканный из трав и цветов, что понесет она ветру.
— У него в доме птицы никогда не поют, — вздыхала Глаша. Шла навстречу ветру, кланялась низко:
— Ветер, я тебе на зиму шубку сошью.
И хоть знала Глаша, что не из чего сделать ей шубу ветру, но так хотелось чем-то его утешить: она спускалась к себе в норку, выносила на поле свои любимые игрушки — засохшие листья, и принималась из цветных лоскутков мастерить шубу ветру.
— Я люблю солнце! — говорила Глаша и тихонько от радости смеялась, чтоб бабушка не слыхала: любить солнце в кротовом мире смертный грех.
А луну ей никогда не доводилось видеть: кроты в эту пору спят, и ни от кого даже не слыхала про такое. А когда ей довелось увидеть луну, она в памяти Глаши осталась навсегда лихой чаровницей, это луна помогла злому кроту Онуфрию из родного дома ее похитить. Когда все кроты спали, луна своим лучом открыла Онуфрию ворота в их кротовый поселок. И взял Онуфрий Глашу себе в жены.
Не пускал Онуфрий Глашу по полю гулять, на камушке при дороге в сумерки посидеть. Засадил злой крот Глашу в темный чулан, велел ей сапоги ему чинить.