А уж вечер. Уступая небесный простор вечерней заре, разомлевшее солнце плывет на покой.
Загляделся Ванг-ки на зарю: как далека, а хороша! А за алой зарей, глянь, звезды.
«До первой звезды!» — он вдруг вспомнил. И прямо к шкатулке. А никакой шкатулки: все пропало.
Над ним синяя ночь. И сквозь синь ночи звезды смотрят на него тысячью глаз. А из тысячи глаз укор. Не знает Ванг-ки куда ему от стыда деваться. Еле дождался рассвета.
Под деревом в палых листьях найдешь ссохшиеся ягоды. Нам подавай связку, а китайцу и одной ягодки довольно. На заре Ванг-ки пошарил в листьях, и из собранной горстки пожевал сладкий хвостик. И насытился. И снова улегся по дневному лежать палым листом среди листьев. И все глядит в свое зеркальце, не сморгнет.
И видит он: поле, на поле конь, сверкают копыта; конь грызет удила, золотой глаз косит. Вскочил Ванг-ки на коня. И понес его конь среди стеклянных гор и хрустальных скал.
На пути дворец, ни с чем не сравнить, краше хрустального и подводного.
Конь остановился.
Раскрылись двери, и выходит корявый замшелый пень. Вгляделся Ванг-ки, а это не пень, а стоит перед ним старик, весь согнут, от злости зеленой бородой трясет.
— Зачем, — говорит, — в мое царство пожаловал?
А смотрит, будто хочет жизнь из Ванг-ки лютым глазом выпить.
Не сробел Ванг-ки:
— А вот зачем пришел: отдай мне шкатулку и твою пленницу!
Не сразу ответил старик: его грозная бровь на бровь находила — туча на тучу.
— Ладно, бери и шкатулку и мою пленницу, а взамен… — и пальцем, как корень, не переломишь, он ткнул в зеркальце.
А зеркальце — единственная у Ванг-ки память о отце. Как ему с ним расстаться? Но вспомнив свою вину, дважды нарушенное слово, Ванг-ки сунул в корневище черных пальцев старика волшебное зеркальце.
И такой грянул гром, содрогнулось с конца в конец стеклянное царство до самой глуби, где дремлют подземные огненные драконы. И раскололся хрустальный дворец надвое.
А когда Ванг-ки очнулся, стены дворца сомкнулись, и Ванг-ки оказался заперт за семью заклятыми замками.
И выходит к нему девушка. Он не мог не узнать ее: дважды брал у нее шкатулку и дважды нарушил клятву. Улыбка ее поблекла, и укор в глазах.
— Вот что ты сделал, — сказала она, — ты погубил и себя и меня, — но видя отчаяние Ванг-ки, пожалела его: — не печалься. Над всем должна быть надежда. Только смотри, не плошай, или быть нам до конца жизни в заточении у злого старика. А теперь слушай: наступит ночь, придет колдун, хозяин стеклянного царства, станет играть со мной в кости, тут ты потихоньку зеркальце и стяни. В игре он как слепой, ничего не заметит. Вот тебе в помощь игла, нитки, ножницы, авось пригодятся, но только помни: что ни увидишь, что ни услышишь, не прислушивайся и не оглядывайся.
Удивился Ванг-ки: в руках девушки были те самые ножницы, нитки, та самая игла, он не мог ошибиться, отцовское наследство.
Наступила ночь. В воздушной кисее китайская луна тихо подплыла к дворцу и приплюснулась лицом к окну. В стеклянном дворце стало светлым-светло, куда в солнечный день! И от лунного серебра замелькали у Ванг-ки в глазах черные, чернее пекинского чая, комары. А как пробила полночь, появился волшебник, расстелил на полу цыновку, уселся поудобнее, а зеркальце возле себя положил у правой коленки. Да ненароком и загляни, а в зеркальце Ванг-ки торчит, вот он: спрятался за занавеской, жмурится от света.
Сразу разгадал старик тайную мысль своей пленницы, но и виду не подал.
Нынче уговор, сказал волшебник, — кто проиграет, тому сказывать сказку! — и подкинул кости.
Девушка не перечила: она привыкла, мало ли еще какой дури под старым пожелтевшим черепом!
А Ванг-ки больше всего на свете любил слушать сказки. Забыл он, совсем забыл, что во время игры должен стянуть зеркальце. Развесил уши, ждет сказку.
И поняла девушка, что волшебник своими чарами отшиб у Ванг-ки память. Нарочно проиграла старику, хоть и была в игре ловка, как белка в ветках. И за сказку.
— Есть на свете добрый юноша Ванг-ки, — так начала она свою сказку, — душа его из мира сказок.
— Ванг-ки! — перебил старик, — это тот лодырь и лежебока.
— Нет, он прилежный работник, — живо сказала девушка, — искусный портной. Встанет до зари и работает до заката. И только когда скроется солнце, он подымается с цыновки, чтобы поблагодарить Бога за хороший день.
Колдун недоверчиво покачал головой:
— Как мне помнится, этот лодырь никогда не держит слова: ни толстяк Ли, ни кощей Ли-ту-и больше не дают ему заказов.