— Не ешь нас, белая медведица, радостную весть тебе несем. Тимошка в клетке сломал железные брусья и с корабля убёг.
Быстроногий олень быстрее ветра летел через снежные горы, спешил в два дня доставить Тимошку домой. Нырял в глубоких сугробах, скользил по зеркальному льду, а где па облачке проедет, там засветится от полозьев золотой след.
Как приехал Тимошка домой, вылез из саней, и первым делом за подарки: вытащил из подмышки метелку-подарок матери, а из-под сиденья новенькие лыжи. И в тот же час принялся учить мать на лыжах бегать.
А как исхудал Тимошка! Шкура на нем обвисла, вся в складках, ровно гармошка. Не узнала сразу своего сынка белая медведица, спрашивает:
— Где твои ушки, сынок?
— Остались мои уши позади слушать да подслушивать, чего злые люди надумают.
— А где твои коготки, сынок?
— Остались мои когти точиться о железные брусья.
— А где твои силушки, сынок?
— Ушла моя силушка на Сарынь-реку, обещала но весне вернуться.
И стал тут Тимошка в снегу кувыркаться, шубу свою чистить, нос да лапы на льду прохлаждать.
МИХАЙЛО ИВАНЫЧ В ГОСТЯХ У БЕЛЫХ МЕДВЕДЕЙ
иша в эту весну должно поднялся с левой ноги, а не то — старость пришла. Проснувшись, перво-наперво вынул лапу из пасти, и только что хотел оскалить зубы, легонько напугать свою медведиху, чтобы почтение к мужу было должное, как видит, медведиха во всю рожу усмехается и сует ему в пасть ложку с кашей: «переходи мол на мясопуст!»
Ну, не горе, не обида? Пока Миша спал, два передних зуба у него выпали. И стало ему так скучно, что и сказать нельзя.
А чего, спрашивается, скучать, когда что ни день, солнце дольше в гостях засиживается, спешит всех порадовать. «Вот, думает, посвечу, погрею, откроются набухшие почки па деревьях, поди истомились, бедные, моего прихода дожидаясь».
Вербы в бархатных серых кацавейках, в золотых сережках, во все стороны качаются, боятся, что не всякий их, нарядных, заметит. Но шмель только и ждал их пробуждения и уже впился в золотую сережку. Больно затейнице, а молчит, все еще хорохорится. Старый музыкант ветер тихо движется с кипой нот — весенних песен. А от земли идет такой дурман, надо иметь крепкую голову, чтобы не опьянеть и не закружиться в весеннем воздухе вместе с жуками и бабочками.
А Мише все-то скучно, и сказать нельзя.
— Тебе бы, Миша, — смеется трясогузка, — и лето сидеть в берлоге, прохлаждаться!
А Мише от этих слов обидно стало: поймал неосторожную вертушку и зажал в кулак.
— Миша, — взмолилась птичка, — в лапе у тебя жарко, как в африканской пустыне, неба не вижу, выпусти!
Приоткрыл Миша лапу, да так, чтобы трясогузка могла только голову высунуть.
— Вот что, — говорит Миша, — расскажи мне что-нибудь веселое, да поскорее: скучно мне!
А у птички головка малая с заводом ровно на год, негде старым мыслям хорониться. Как вдруг вспомнила:
— Вот что, Михал Иваныч, совет тебе: путешествуй! Самое что ни на есть веселое. Да еще белых медведей увидишь.
Тут Миша от изумления пасть раскрыл и кулак разжал. А птичка порх, и улетела, да повыше к небу.
— Ну и чудеса, — думает Миша, — вот мы народ какой знатный: не только черные и бурые, а еще и белые медведи водятся!
И чует, горелой кашей запахло.
— Ну и дура баба, не доглядела! — сердится на свою медведиху Миша, — как же можно горелую кашу есть? поди, белые медведи кутьей объедаются, брагой запивают.
И опять одолела скука, просто беда! И с тех пор птицам от Миши житья не стало.
Целые дни проводит Миша то на поле, то в лесу: как бы ту птичку встретить и толком порасспросить про белых медведей.
Как-то в потемках вместо трясогузки поймал Миша ворону за хвост. Хоть и здорово его поклевала ворона, а все же он выпытал у нее, как добраться до белых медведей.
И захватя тайком от медведихи шапку, ни с кем не попрощавшись, пустился в дальний путь.
Будило солнце поутру Мишу, и шел он целыми днями, без устали. А как приходила ночь, устраивался на ночевку, сладко похрапывал. И во сне видел то свою медведиху, то белых медведей, а чаще всего родной лес. Долго шел Михайло Иваныч, аж мозоли натер на лапах, сорвал у березы шкурку, сплел себе лапти, и в березовых идет дальше.
А лапти ему и говорят:
— Ни к чему тебе, Миша, к белым медведям ходить, все это блажь, да и только! Нет края лучше, страны милее, чем Россия. Сам себя изведешь, нас износишь, по пыльной дороге, по кремнистым камням, сквозь кусты пробираясь. Только чур, уговор: не бросай нас на чужбине! Коль возвращаться станешь, иди тем же путем, возле сирой березы остановись, да нас подкинь: охота нам на своей стороне покой найти…