Осерчал Миша, скинул лапти.
— Без вас, — говорит, — тошно, а с вами прямо тоска. Возвращайтесь к себе, авось и без вас дойду!
И пошли лапотки. Идут по пыльной дороге, во все горло орут песни, возвращаются в свой лес под свою родную березу.
Постоял, поглядел им Миша вслед, нахлобучил шапку, и пошел через море-океан пытать судьбу.
И чем дальше идет, тем сумрачнее и небо и земля. Куда ни глянет, дичь да дебрь.
— Не пойму, — удивляется Миша, — дома лето, а тут холодина. Да и леса настоящего нет, все колючий кустарник, и еды подходящей нет, изволь грызть камни да мох.
Видно, звери побаиваются Михайлы Иваныча, никого на пути не довелось ему повстречать. От скуки на привалах стал Миша с эхом аукаться.
Как пошли, потянулись ледяные поля, стало солнце среди бела дня зевать да потягиваться, да такого зевуна дало, на ногах не удержалось и провалилось за снежную гору. Сделалось вдруг так темно, пришлось Мише идти ощупью, падать, подыматься. И ну ругать и кликать солнце!
Хоть шуба на Мише и важная, а холодновато небось. Не хочет он в том себе признаться, но здорово чихать стал на русский манер: как чихнет, получается «здрасте».
Повылезли из воды белые медведи, все, почитай, на голову выше Михайлы Иваныча. И стали его спрашивать: откуда родом, кто такой и почему такая грязная шуба?
— У меня шуба совсем не грязная, а считается куда знатной, — отвечал им Миша, — коль охотник на медведя с рогатиной идет или с вострым ножом, то целится прямо в сердце, чтобы шубу не испортить. А пришел я к вам издалека, посмотреть какие вы из себя, как живете. Да и о себе рассказать.
— Ну что ж, — отвечают белые медведи, — будь нашим гостем, поживи у нас. Тебя охотно послушаем и о себе расскажем.
Варили медведи уху и янтарной ухой Мишу потчевали.
— Не стану, — хмурится Миша, — такой ерунды есть. Где у вас тут лес, охота соснуть и поесть чего путного.
— Лес? — удивились медведи и все в голос закричали: — что это? где это водится? и как это есть надо? — белые медведи никогда леса и в глаза не видали.
— Да что же вы такие разнесчастные! — пожалел их Миша, — да всего, пожалуй, сразу не съешь, — добавил он с важностью, — вот идешь по лесу, окунешься в прохладу, в тишину. Только сук иногда под ногой крякнет, или дятел застучит по дереву, отбивает время. Нагнешься пошарить в траве, наберешь полную горсть синих, черных ягод, а то землянику красную. Под кустом сладкий гриб сорвешь, на лету золотого шмеля поймаешь. А самое чудесное в лесу, это дупло, не всякое, но частенько запустишь лапу в дупло, а другой прикроешь морду, и вытянешь соты сладкого меда. Полакомишься вдоволь, и поскорее от злых пчел заберешься подальше в густой кустарник, да завалишься спать. А как по лесу идешь топ, топ! — рябина, так та сама тебе полную шапку ягод накидает, только б ее не ломали. А то сядешь под орешник, время скоротать, примешься орехи щелкать. Да заглядишься на дуб и подумаешь: эко диво, огромный такой, пять медведей, взявшись за лапы, с трудом ствол обнимут. Подымешь голову, до верхушки никак не достать, только зря шею заломит. II каждую весну нарождаются у дуба дети-жолуди, сидят на ветках, мудрости отцовской набираются. А как подрастут, окрепнут, посходят с дерева и пойдут искать по свету себе удачи. У каждого своя доля, своя судьба. Кто обернется в орла и прямо к солнцу летит. Кто в добра молодца — и такому молодцу все нипочем: не берет его пуля, не рассечет меч. И побродив по свету без цели и без толку, странником вернется он к себе домой, станет снова жолудем, велит земле расступиться, ему местечко дать. Ляжет поудобнее, сверху землей да сучьями прикроется, и забудется богатырским сном. Нераз ту землю дождь оросит и смочит, ветер по лесу сухие листья разнесет, а там глянь, из-под земли выйдет молоденький дубок, гордо станет на сотне ног, задерет голову к небу: «далеко ли мне, спросит, до тебя?» И начнет расти не по дням, а по часам, пока макушкой в самое небо не упрется. А березки кудрявые…
Тут Миша вспомнил про лапти, плюнул с досады и заснул. Проснулся Миша от писка пингвина:
— Где вы этого чернокожего раздобыли? — пищал пингвин.
Зло взяло Мишу:
— Не желаю, — говорит, — чтобы ко мне всякая птица с разговорами обращалась: достаточно я от этой породы на своей земле натерпелся.
Хотелось белым медведям расспросить Михайлу Иваныча, что за обиду он претерпел от птиц, да не посмели гостя беспокоить: были они по нраву куда кротче Михайлы Иваныча.