Слушает Миша, чудно ему: о чем это белка рассказывает.
— Ты, белка, что-то путаешь. Я сам в лесу родился, ничего такого не бывало!
Л белка не то смеется, не то плачет.
Попрощался Миша с белкой, пообещал ей синей бересты серебряные стихи писать, и пошел дальше.
Идет Миша, а его из каждой клетки зверь кличет.
— Освободи нас, Михайло Иваныч, от горького плена, тяжкой неволи!
Хорек уж на что мелкий зверюшка, а и тот просит:
— Михайло Иваныч, у тебя такая лапища, ну что тебе стоит, открой мой железный куток!
Кенгуру, услыша разговор на улице, подошла на цыпочках к забору. А когда увидела медведя, скорей к себе в домик за решетку, и там заперлась на ключ.
Зайчиха клала зайцу на брюшко припарки из капустных листьев усатый объелся! — и уверяла зверей, что Миша ненастоящий!
А.жираф, увидя Мишу, до того испугался, что позабыл про свой выдуманный мир: все, и дома и деревья и небо, предстало пред ним в своих неприкрашенных буднях, и он загрустил.
Призадумался и Михайло Иваныч. До тех пор он был занят своим несчастьем, а теперь видит: и у других та же напасть-беда. Освободить зверей! Вот что остановило Михайлу Иваныча и он передумал спасаться в одиночку.
Весь день ходил Михайло Иваныч по зоологическому саду от клетки к клетке, толковал со старшими зверями что делать, да не наобум, а чтобы все сообща.
Вечером Михайло Иваныч говорил слонам:
— Обезьяны согласились, они стянут у сторожа ключи и откроют все двери, львы обещали, что они перегрызут всех, кто только вздумает вернуть нас силой. Сигнал даст павлин: голос у него не из приятных, но по силе не уступит ламаитской трубе. А медведи пойдут впереди прокладывать кулачищами дорогу. Но главная работа предстоит вам, слоны.
Тут Миша заговорил очень тихо, и лани как ни вострили уши, вытягивая шеи, ничего не могли расслышать.
Всю ночь, по походному, с сумкой через плечо, Михайло Иваныч ждал условного знака.
Шли часы, ночная темь побелесела, а павлин все не подает голоса.
«Не вышло ли какой ошибки, думает Миша, прислушиваясь к каждому шороху: может, обезьяны перепутали, или сторожам кто донес? Да нет, не может этого быть. Не подведут его звери братья».
И только когда совсем рассвело и наступило утро, Михайло Иваныч понял, что надеяться больше не на что.
С той поры стал Миша сумрачный да задумчивый. Весь день стоит у решетки, башкой мотает, хочет понять что же это случилось, почему ничего не вышло, ведь как хорошо обо всем договорились. И по ночам ему не спится. Все ждет: вдруг закричит павлин, подаст знак.
Однажды вечером, когда Миша укладывался спать, кто-то его покликал. Сразу и не признал он: в неволе зрение ослабело, да и слух не тот.
А это была большая обезьяна: в ее лапе поблескивал ключ.
— Михайло Иваныч, — виновато говорила обезьяна, — давно это было, помнишь, наша встреча, наш уговор. С тех пор не раз мы, обезьяны, крали у сторожей ключи. Но наши братья звери никак не могут сговориться и назначить день побега. Сколько споров, драк и потасовок! Кенгуру, как увидела тебя на свободе, каждый вечер сама запирается на ключ: все боится, что ты ее съешь. А волк чуть меня не загрыз: «что это, говорит, за бунт такой обезьяний, разве вас плохо кормят? Не про тебя, обезьяна, свобода писана, вот что!» и велел немедленно ему все ключи отдать и готовиться к съеденью. Да я его слушать больше не стала: дай такому свободу, не обрадуешься. А лиса как просила дать ей ключ от птичника! Обещалась за это: «как, говорит, на волю выйду, построю тебе, обезьяна, дом из фисташек».
— Да ведь она всех птиц сожрет! — возмущается Миша.
— Не съест! — весело подмигнула медведю обезьяна, — их клетка не запирается на ключ, так-простая задвижка, только лиса этого не знает. Да вот еще насчет слонов, ты к ним больше не ходи, долго ль до греха, еще ножищами затопчут. С тех пор, как ты у них побывал, они перестали сны видеть. Как подумать, Михайло Иваныч, свобода: да всякий ли со свободой может справиться? Свобода требовательна. Вот тебе ключ от твоей тюрьмы, делай что тебе по душе. Прощай.
Отпер Михайло Иваныч дверь своей темницы и вышел. Как прямо нос к носу столкнулся со сторожем. Тут Михайло Иваныч учтиво на самом изысканном медвежьем языке принялся объяснять сторожу, что он не против него, и в мыслях дурного нет. И зря его сторож задерживает. «Да вот не набрехала ли чего обезьяна? Надо сейчас же повидать ему всех зверей и дознаться правды».
Что и говорить, Михайло Иваныч горячился. И речь его была бессвязна, а сторож, как ему казалось, явно не хотел его слушать, грубо толкая обратно в клетку.