Алые маки, что попадались нам на поле, напоминали мне о красном зонтике. После таких встреч мне бывало всегда грустно и чего-то жаль. Мне казалось: будь зонтик со мной, я была бы куда счастливее. Не вернуться ли мне в лавку? — думала я, ведь это он пробудил во мне мечту о счастье и толкнул идти на поиски другой жизни; и вот я оставила его; и не он ли, тоскуя, посылает мне весть о себе, алея на дороге полевым маком?
Моему хозяину часто снились сны, и он любил рассказывать их мне, потому что в этих снах я всегда играла главную роль. То ему снится, что я волшебная палочка и привожу его в какие-то изумительные города, жители которых, узнав о нашем приходе, наперерыв приглашают нас к столу, где столько всякой еды, что можно было бы есть не переставая, целыми днями: это, однако, не мешало моему хозяину просыпаться очень голодным. То ему снится, что мы поднимаемся на какие-то высокие, неприступные горы — и от моего прикосновения они открывают свои недра: там стоит чудесный деревянный конь, что в одну ночь может объехать вокруг света, там живет и рыба-кит, она берется в три дня все моря и реки переплыть; но чтобы завладеть конем и китом, мой хозяин должен кинуть меня, а ему жаль со мной расстаться. С тобой, говорил он смеясь, никогда не бывает скучно, а всю землю мы и так обойдем.
— Как жаль, — говорил он мне, — что ты не слышишь топота листьев, травы, пения птиц.
И правда, я видела как колыхалась трава, как трепетали на деревьях листья, как птицы, смешно надув зоб, открывали клювы, но ни единого звука не вылетало из их горлышка. Зато я слышала как на дороге, по которой мы шли, пьяными голосами пели камни, а по вечерам я глядела на падающие звезды и — прислушивалась к их тоненькому свисту; однажды мне даже показалось, я уловила мотив песни, что напевала луна и что на земле уже все позабыли.
Мы ходили во всякое время года. Только когда начинались настоящие морозы, и опасность замерзнуть была большая, мы забирались в какую-нибудь деревушку, чтобы покинуть ее с первым запахом весеннего талого снега.
Пахло гарью, белый густой дым поднимался над овином, сладко выедая глаза; блестящие черные галки возились в свежем навозе, что золотился на большаке. Из мокрого рассыпающегося снега торчали красные твердые прутики ивы. А в больших, по весеннему светлых лужах, яркой синей звездой вспыхивало небо.
От горячего молодого солнца, от брызжущего хрустального дождика, проникавшего в мои трещинки, у меня сладко ныло внутри: я разбухала, а ветерок, что вдруг срывался и принуждал идти быстрее, меня страшно расслаблял. Иной раз, идя рядом с хозяином, я на ходу засыпала и видела всегда один и тот же сон.
Это был лес, но не тот, которым не раз мы проходили с хозяином, когда он, как мне казалось, особенно крепко держал меня в руке; неуловимая связь устанавливалась тогда между нами и делала меня какой-то рассеянной — я шла по лесу, не замечая его. В лесу моих снов птицы пели, трава и листья говорили между собой на понятном мне языке, а каждое дерево было чем-то странно повторено во мне. И только я хотела подойти ближе к какому-нибудь из них, узнать, в чем же это мое сходство, как тотчас же и неизменно просыпалась.
Много ль таких вёсен-снов было в нашей жизни, я никогда точно не могла сосчитать. А верно, очень много, так как уже давно мой железный башмак стерся, и я шла, чуть прихрамывая.
Мой хозяин стал все. чаще останавливаться в пути, крепче опираясь на меня, и подолгу жаловался на какие-то наросты — они мешали ему ходить с прежней легкостью — которые, он называл смешным именем: ревматизм.
Как-то вечером мы попали в лесное царство. Мой хозяин избегал проводить ночи в лесу, по на этот раз, против, обыкновения, мы остались на ночевку. Он вскоре заснул, а я все ворочалась с боку иа бок, сон бежал от меня. И вдруг меня неудержимо потянуло походить по лесу.
Я переходила от дерева к дереву, и только теперь поняла, какой жалкой калекой была среди них. У меня нс. было ни головы, ни ног, ни рук. Мне стало стыдно и страшно моего безобразия, я решила бежать из этого мира, где мне, уроду, не было места.