С явным пренебрежением Петька взял Посошка двумя пальцами за шиворот и поставил на полку к жирафе.
Тут я опять хотела вступиться за зеленую собачку. Мне казалось, что Петька должен был понять: правда, зеленых собак не бывало, но вот Посошок есть, и он имеет право быть на свете, как все другие собаки. А если невесело смотрит…
Но тут я заметила, что Петька как поставил собачку, так в ту же минуту и забыл про нее. Сколько затей и проказ под вихрами у Петьки: какое там до Посошка!
А Посошок ничего не позабыл.
Посошок затаенно думал:
— За что? в чем его вина? Неужели его зеленый цвет? — и как ему захотелось быть как все собаки!
Жирафа была до того старая, просто язык не повернется потревожить ее расспросами.
— А стоять на полке тоже радости мало! — подумал Посошок.
— Тебя никто знать не хочет и никто не любит! — пропищала мышь: она вдруг появилась на столе из-за шкапа.
Посошок вздрогнул.
— Жаль, что ты из бархата, — пищала мышь, — а то бы я тебя обязательно съела. Страсть как люблю полакомиться. Вчера у соседей попался мне сахарный башмак, — мышь почистила себе лапой усик: лапа была сладкая, вчерашняя, — да ты и не настоящий, есть ли глупее цвет для собаки, чем твой зеленый! — и ехидно рассмеявшись, скрылась в щелку.
Посошок решил бежать.
Спозаранку тихонько вышел Посошок из петькиной комнаты. И с большой опаской пробрался на улицу: главное было не попасться на глаза злым уличным собакам.
Все обошлось благополучно. И он шел куда глаза глядят.
Вечером, когда зажгли огни, Посошок проходил мимо ярко освещенной лавки. И видит в витрине: голубая лошадка.
Чуть наклоня голову, голубая лошадка как будто стояла неподвижно, и вместе с тем это нисколько не мешало ей весело бежать. И потому, что она была голубая — необыкновенная, как и сам он, ни на кого не похожая, и было в ней столько веселья и жизни — Посошок сразу почувствовал, что такая не оттолкнет, если он обратится к ней за советом. Он быстро юркнул в лавку, влез в витрину и запрятался там под какую-то шляпу.
А когда пришла ночь, он вышел из-под шляпы и без всякой робости доверчиво обратился к голубой лошадке:
— Голубая лошадка, — сказал Посошок, — я вижу, в твоих глазах светится любовь, ты меня поймешь и не прогонишь. Скажи, что бы такое мне сделать, чтобы стать как все собаки на свете?
— Зачем? — удивилась голубая лошадка.
— Меня никто не любит, — сказал Посошок, — за то, что я зеленый. И все гонят.
— А я? — сказала голубая лошадка, — где ты найдешь голубых лошадей, я как и ты, среди всех одна единственная, а на меня любуются. И я заметила, что снимаю хмурь и скуку с озабоченных и равнодушных одним моим взглядом! Тебе совсем не надо меняться.
— Откуда ты? — смелее спросил Посошок.
— Я появилась на свет в игрушечной мастерской из-под пальцев доброй волшебницы. На прощанье, любуясь мною, она сказала: «Не знаю будешь ли ты счастлива, но ты голубая, единственная на всем свете, покажи, что ты прекрасней и лучше других!»
— Да это та самая волшебница, — перебил Посошок-, - это она создала и тебя и меня. Но мне она обещала, что я буду счастлив: «тот мальчик или девочка, к кому ты попадешь, говорила она, будут тебя беречь и любить». А случилось совсем не так! — и Посошок грустно поник головой.
— Сделал ли ты что-нибудь такое, чтобы тебя полюбили? — спросила лошадка.
Посошок задумался: об этом он никогда не думал. И в первый раз он испытывал себя, повторяя: что ты сделал, чтобы тебя полюбили?
— Ты думаешь, — продолжала голубая лошадка, мне далось все так легко? Когда я очутилась в витрине, поначалу мне было очень трудно. Все, начинай с той шляпы, под которой ты скрывался, встретили меня не очень дружелюбно, тыча «голубой», что таких как я не бывает. И все они были, или мне так казалось, очень скучные, ворчливые, и все ссорились, не доверяя друг другу, а от этого, ты еще не знаешь сколько беды идет в мире. И я подумала: если я единственная, значит и не такая как другие, но мне не пришла мысль меняться и стать как все, напротив. А когда они увидели мою веселость и ведь хочу всем только счастья! то сразу, а такое бывает всегда вдруг, все изменилось. Да та же шляпа со мной приветливо раскланивается. И это я, в одну из моих поездок, привезла нашей скучающей купле золотые ножницы, и она теперь все дни проводит за работой: шьет приданое не только себе, а и всем куклам в магазине, и веселая улыбка больше не покидает ее малиновых губ. А посмотри на негра, как он счастлив. Для него я раздобыла талисман у великана — великаны еще нс перевелись, я встретила одного в Нью-Йорке и подружилась с его сыном. От этого великанова сына у меня голубое стеклышко от разбитого окна самого высокого на свете, как уверял он, небоскреба. И всякий раз, как этот опечаленный разлукой негр задумывает побывать в своей родной Дагомее, ему стоит только заглянуть и это волшебное стеклышко, и тотчас же он попадает к своим цветным попугаям, и поперчив, ест бананы. Посмотри, с какой жадностью он смеется. Я убеждена, что сию минуту, вставив в глаз стеклышко, он там, на полях белых лилий, едет верхом на носороге и обмахивается пальмовым веером от назойливых африканских мух. Для птиц я превратила нашу витрину в чудесный сад: всякий вечер я им рассказываю о самых великолепных садах на свете, какие только были, какие есть и каких не бывает. И оттого поют они таким свежим голосом, как пели свою первую песню… Да перестань ты хмуриться.