Но хмурь уже рассеивалась, морщинки расправлялись на повеселевшей мордочке Посошка: глядя на лошадку, Посошок вдруг понял, что его гнали не за цвет и необыкновенность, а оттого, что ни в нем самом, ни в Сереже, ни в Сережиных игрушках, ни в вихрастом Петьке не было этой веселости голубой лошадки, этой легкой дорожки души к душе.
За разговорами незаметно пронеслось время. Петух, отдернув полог ночи со своего красного гребня, пел в третий раз. Кукла, со сна приоткрыв глаза, улыбалась лошадке — в руках ее поблескивали золотые ножницы. Негр, все продолжая смеяться, принес белую атласную подушку — голубая лошадка склонила над ней голову и тихо задремала.
Птицы, слетевшись из садов на тротуар под витрину, тихо пели предутренние песни — о лошадке, о ее нежной голубой шерстке, о сказке — о том, чего не бывает.
Посошок тут же, неподалеку от лошадки, свернувшись калачиком, в первый раз спокойно заснул.
С непривычки Посошок так разоспался, что потерял всякие сроки, а когда наконец проснулся, было самое утро.
Его голубой лошадки в витрине больше не было. Купил ли ее кто, или сама ушла — кто знает. Голубой лошадки не было, но Посошок, как бы пронзен ее силой, был не тот Посошок.
Кому попадет в руки, тот будет его беречь и любить: нет, он сам всякого, кого встретит, будет беречь и любить.
С таким чувством он вышел на улицу и весело, едва касаясь бархатными лапками земли, побежал прямо к Сереже.
Все сережины игрушки встретили его если не с восторгом, то во всяком случае благожелательно.
— А ведь он совсем ничего! — подумала синеглазая кукла и кивнула ему, — какая веселая рожица!
Грималка-кошка попыталась протянуть свою шотландскую лапу:
— Ты, дружок, — сказала она, глотая слова, — мне сегодня напомнил одного незабвенного кошачьего беса: он так же был прыток, как ты, и в ваших глазах блестит та же искра.
Старый знакомец капрал — за этот срок ему успели надоесть все солдаты на свете и все победоносные сражения — ласково махнул Посошку клетчатым носовым платком.
Клоун — сегодня он был в особенно ярком зеленом парике — не нашел ничего странного в зеленом цвете Посошка. А то, как открыто взглянул на него Посошок, совсем расположило клоуна.
— Любезный, как тебя?… — окликнул он зеленую собачку.
— Посошок, — радостно ответила собачка.
— А давай, Посошок, сделаем всеобщее сальто-мортале.
Тут подвернувшийся Посошку красный мяч предложил попрыгать вместе. А бисерный попугай очень вежливо, насколько в попугайном голосе звучит мягкость, прокричал:
— Здравствуйте!
Не остался равнодушным и математик-ослик.
— Извините пожалуйста, — сказал ослик, — вы на меня не сердитесь, ведь я тогда шутя… — и он сделал такое движение, будто сам себя лягнул.
Сережа как раз вошел в комнату, и увидя такого живого, с такой лаской в глазах, Посошка, встретил его как старого знакомого и очень удивился: где это он так долго пропадал.
— А что голубая лошадка? — вдруг спросил Сережа.
Сережа вспомнил, что ночью к нему приходила голубая необыкновенная лошадка и рассказала ему о Посошке — как Посошок мучился из-за своего цвета и дошел до отчаяния. «Да это все равно, вспомнил Сережа слова голубой лошадки, как если бы олень застеснялся своих развесистых рогов, слон своего рассудительного хобота, мышка струйчатого хвостика, а человек своего великодушного сердца».
— Зеленый песик, Посошок, — сказал Сережа, — я люблю тебя за то, что ты зеленый.