И Посошок остался жить у Сережи и был ему верный друг.
Время идет не на костылях, а катится. Не успеешь оглянуться, как начинаешь вспоминать. И сережин любимый мячик куда-то закатился, искали — нет нигде. А зеленая собачка — в ее глазах попрежнему сияет доброта.
Наш верный Посошок стоит теперь в шкапу на полке: Сережа давно не играет в игрушки, но с Посошком он не хочет расставаться.
Как-то весной, вспоминая далекие годы, Посошок вышел из шкапа, и прямо к окну: ему захотелось проверить — все ли как прежде в пунцовом платье солнце, или сшило себе новое красное с вишенками.
Птицы, заглядывая в комнату, пели:
И что-то грустное прозвучало в этой песне.
С замеревшим сердцем Посошок вскарабкался на подоконник и поглядел в окно — а в глаза ему солнце — не золотое, не красное — черное солнце отбросило его на пол.
И крестная и Сережа, как потом ни искали, не нашли Посошка — зеленую собачку. Как не нашелся и закатившийся неизвестно куда сережин красный мяч.
А голубая лошадка? Да такой никогда и не было. Это я ее выдумала, чтобы зеленого песика сделать счастливым!
РОГАТЫЙ ВЕРБЛЮД
огда и свет был не такой: свет солнца, свет месяца и еще — пурпуровый. И звери были не такие. И из всех зверей первым был верблюд: он был прекраснее всех и добрее.
Я серой мышью жила в золе.
Всякое утро, как первые лучи солнца осветят вершины гор, я первой встречу восход. И всякий день вижу, но дороге к озеру проходит верблюд: белые в розовых лучах играют его ветвистые рога, и в золото переливается на гладкой спине шерсть.
Верблюд попьет воды. И долго не уходит, стоит па берегу, сияя: любуется на солнце, на горы. А юры и небо, глядя в озеро, да и все звери и птицы, не налюбуются на нею.
Шел берегом олень — какая уродливая пришибленная голова! Остановился.
— Сегодня именины, — сказал олень, — у мышки пир. Все серые сбегутся. Приглашены и лесные, и луговые, и с озера которые. Обещала и лиса притащиться с музыкой. Тебе хорошо, верблюд, а каково мне? Если бы я имел хоть приблизительно такие, как твои, рога. Очень тебя прошу, одолжи их мне хотя бы на час.
Какой жалостной прозвучала оленья просьба. Как отказать! — Бери, — сказал верблюд, — к вечеру вернешь, не потеряй! И скинув рога, укрепил их на голове оленя.
Олень не медля ускакал.
Навстречу оленю конь.
— Откуда у тебя рога? — удивился конь.
— Рога? — сказал олень, — мои!
И все без утайки коню: как попрежнему верблюд любуется на солнце и на горы, и как он выпросил у верблюда на часок рога.
— Что бы мне попросить у верблюда? — задумался конь: в те времена все кони были горбунками.
— А ты проси, пусть заберет твой горб.
Приплелся и конь к озеру. Мнется.
— Иду на именины, — жалобно начал по-оленьи.
— К мышке, — сказал верблюд.
— К ней к самой. Хочу тебя попросить, не поносишь ли на себе, пока я на вечере, мой горб?
— А как же мне с горбом? — удивился верблюд. И взглянув на спину коня, искренно пожалел его.
Как отказать! Согласился верблюд.
И тут же на озере конь положил ему на спину, как седло, свой горб.
Прошел час. И прошел вечер, а ни оленя, ни коня.
Мышь поутру не узнала верблюда.
Но и с горбом на спине и без рогов, как величаво шел он на озеро, не замечая своего безобразия.
И стоя на берегу, попрежнему он любовался на горы и на небо.
А как засмеяли верблюда и звери и птицы: «горбун безрогий!» И в первый раз он глянул на себя в озеро. Но не увидел своего уродства: его щедрое сердце чудодейными руками завивало ему на комолой голове оленьи рога, выпрямляя ему спину.
А когда звери спрашивали что случилось, почему он такой, верблюд отвечал кротко:
— Олень говорит, когда у тебя со спины снимется конский горб, я тебе обязательно верну рога.
Звери всякие: одни верили, другие не верили.
Мы, серые мыши, верили: мы очень любили нашего горбатого верблюда.
ВОРОБЕЙ И ГОЛУБЬ
или-были два брата: голубь и воробей. И затеяли братья лететь в Тибет.
— Увидим Далай-Ламу, — сказал воробей.
И голубь повторил: «поклонимся Далай-Ламе».
И полетели.