— Да в чем дело? — спрашивает белка.
— Какое дело, — ворчит грач, — иду я и думаю, к чему бы это еж о зубах заговорил: ведь зубов у меня нет!
— Иносказательно, — смеется белка, — надо все понимать наоборот.
— Я и сам так думаю, — ободрился грач, — у ежа иглы острые.
— Еще бы, — подхватила белка; видит, грач чуть повеселел, обрадовалась, — ты, грачишка, как по лесу летать будешь, где орешник замечай, мне потом скажешь.
— Ладно, белка, а про зубы я все-таки не понимаю.
На поле крестьянин просо сеет. Не сказали и здравствуй, а прямо про скуку.
— Ты все знаешь, — говорит белка, — растолкуй, и рассказала ему, как грач, сидя на ветке, хохлился, а потом о скуке: скука, вишь, его одолела, почему бы это?
Усмехнулся мужик:
— Наконец-то и к вам, звери, скука пришла; значит, не все разлюли-малина. Кто ее знает, откуда она, эта скука, а надо полагать, что это и есть скука, когда всю жизнь дело не по душе, а делать надо, или когда загвоздка и концов не найти. Очень бывает скучно. А вам для чего это?
— А так, — сказала белка, — только посоветоваться…
— Пойдем, — тянет за лапу грач, — мне от его слов еще скучнее.
А из лесу издалека слыхать кто-то прет, ветки ломает. Наддали шагу. Так и есть: Михайло Иваныч.
— Что ты такая распаренная? — спрашивает медведь белку.
— Да с той поры, как я с грачом связалась, и меня скука одолела, — говорит белка, — скучно мне, Миша, вот что.
— Эна скука! а вот посмотри.
Взял медведь в одну лапу платок, а другой подбоченился, и пустился в пляс: повернется направо, рожь ему в пояс поклонится, налево, полевым цветам подмигнет; а пошел в присядку, зашумели придорожные тополя, завели тополиную песню. Не выдержала белка, да за Мишей, пыль с дороги хвостом метет, запыхалась.
— Спасибо, — говорит, — тебе, Михайло Иваныч, у меня вся скука через лапы вон вышла.
— Ну, а ты, грачок?
— Скучно, брат Миша, скучно мне!
Миша насупился:
— Уведи, белка, этого чернушу куда подальше, мне от одного его вида неприятно чего-то.
Белка скорее грача под ручку — с Мишей шутки плохи!
Дождь прошел. За облаком синело. С дороги подымался пар. И вдруг выкатилась из тумана сама плутовка — лиса.
— Что это вы, други-приятели, — спрашивает лиса, — будто даже похудели?
— Грачу все на свете немило, — сказала белка, — скука его одолела.
— Да чего проще, — щелкнула зубом лиса, — я ему зараз всю скуку как рукой сниму!
И безо всяких открыла пасть: ей самое время закусить после дождика.
— Стой, лиса, — испугалась белка, — не ешь грачонка: в нем скука сидит, захочешь его проглотить, а скука у тебя поперек горла и станет.
— Что правда, то правда, — сказала лиса, — как-нибудь в другой раз… съем без скуки, — путалась лукавая, точно оказывала одолжение, — ну прощайте, пойду покурю!
И только что лиса за куст, из-за куста волк.
— Волк уж наверно знает, — шепчет белка грачу, — как от скуки избавиться можно.
— Волк Волкович, — оробев, не своим голосом обратился грач к серому, — скажи пожалуйста, как мне от этой безобразной скуки избавиться?
— Знаю, конечно знаю, — сказал волк, — да только нынче мне некогда, у кумы баню топят, попариться охота, в другой раз я тебе все растолкую. Прощай! — и побежал.
Грач, как раскрыл клюв — волка слушать, так и стоит дурак дураком.
— Я тоже было настроилась послушать серого, — сказала белка, — чего только волки не знают; ну, видно, в другой раз.
И опять идут приятели.
Грач совсем нос повесил. На свет бы ему не глядеть!
«Я и летать-то, верно, разучился!» думал грач, смотря как весело его ореховая спутница перепрыгивает через дождевые канавки.
Туман, как рядно, расползся: снова печет солнце. Дорога подсохла. И все стало, как было, когда грач поутру летал да перелетывал, про скуку еще ничего не зная.
Глянул грач на небо и показалось ему небо до чего близко, совсем у него под крылом. Одним взмахом отделился он от земли и привычно, будто ничего и не произошло, полетел к себе в лес.
Попробовала белка окликнуть грача, да уж куда, его и не видно. Поглядела ему вслед, порадовалась за него, и свернув с большой дороги, знакомыми тропками пошла к своему елошному зеленому дому.
МЫШКА ЗОЛОТОЙ УСИК
олько размахнулся кот положить свою когтистую лапу на голову мышки, как мышка и говорит коту:
— Не ешь меня, кот, я мышка — золотой усик.
И с того часа стал кот у мышки стричь ее ус: что пострижет за день, вырастет за ночь втрое длиннее. А золото не простое, а серебряное.